До последнего времени бескорыстное покровительство Барклая охотно принималось 
Толем. И он платил за него главнокомандующему неусыпным трудом. Но здесь, в 
Смоленске, полковник впервые почувствовал неприятную сторону своих отношений с 
Барклаем. Произошло это в тот день, когда в главную квартиру Первой армии 
прискакал государев флигель-адъютант с высочайшим повелением министру: 
немедленно переходить к решительным действиям, защищая Смоленск соединенными 
силами обеих армий. Повеление это ставило Барклая в крайне затруднительное и 
невыгодное положение. Вместе с ним в такое же точно положение попадал и Толь. 

До Смоленска Барклай не раз имел возможность наступать. Но император, боявшийся 
разгрома армий поодиночке, требовал соединения с Багратионом, а пока и слышать 
не хотел ни о каком наступлении. До сих пор это настроение императора 
совершенно совпадало с планами Барклая, поскольку возможно совпадение инстинкта 
и расчета. Естественно, что независимый характер и безукоризненная честность 
министра не стеснялись ни ропотом войск, ни протестами Багратиона. Ретируясь, 
Барклай последовательно и твердо делал то, что считал необходимым, а в случае 
крайней нужды мог заслониться повелениями императора. И Толь чувствовал себя в 
безопасности. Теперь все это изменилось. Настроение императора и планы 
главнокомандующего разошлись. Барклай находил, что все прежние возможности для 
наступательных действий потеряны. Французские корпуса с. разных сторон 
придвигались к Смоленску, и под общим их ударом соединенная сила обеих русских 
армий, по сравнительной слабости своей, неминуемо должна была быть уничтожена. 
Наступление сделалось невозможным, - следовательно, и Смоленск защищать было 
бесполезно. А между тем приободрившийся после соединения армий император 
требовал наступления. Толь был уверен, что твердый характер министра не 
позволит ему прекратить ретираду в угоду царю или под натиском недовольства 
войск. Если прежде он выполнял желания императора, то теперь будет действовать 
за личный свой страх и вразрез с высочайшим повелением. Может быть, он и спасет 
армию, но себя погубит наверно. Без поддержки императора в главнокомандующих 
ему не усидеть... Что же тогда будет с ним, с Толем? 

Эти соображения очень тревожили полковника. Не меньше Толя обеспокоен был и 
Барклай. Страстная кипучесть окружавшей министра ненависти была ему очень 
хорошо известна. Он не мог не страдать от нее. И действительно, страдал 
мучительно и глубоко. Часто, очень часто обдумывал он свое положение. Отчего 
было бы не сложить ему с себя тяжкое бремя главного командования? Почему бы не 
передать его, к общей радости, Багратиону? Неужели мешало... честолюбие? Нет, 
твердость. Уж очень жарко пылал Багратион стремлением одерживать победы. Уж 
слишком самоуверенно смотрели его сторонники в будущее. А Барклай видел 
действительную опасность и не хотел отказаться от трудной роли, которую 
назначила ему судьба: спасти Россию... 

Однако Толь вовсе не собирался погибать вместе со своим покровителем. 

Барклай вышел из кабинета; государев флигель-адъютант и генерал-квартирмейстер 
Первой армии остались вдвоем. Толь не терял ни минуты. Он отлично чувствовал 
тон, в котором следовало вести эту беседу. 

- Наш главнокомандующий, - говорил он, - благороден, умен, учен, храбр, 
распорядителен. Но не понимаю, как мог он стать против Наполеона? Ведь русская 
армия ужасно не любит его! 

- Я имею об этом кое-какие сведения, - сказал флигель-адъютант, - но, вероятно, 
вы знаете больше? 

На пухлых губах Толя шевельнулась тонкая улыбка. 

- Еще бы! Вот недавний факт. Вчера в ресторации Чаппо гвардейские офицеры хором 
пели французскую песенку, каждое слово которой - оскорбление главнокомандующего.
 Нельзя уважать того, кого оскорбляешь. Следовательно... Кажется, я могу и не 
договаривать. Правда, песенка сочинена кем-то из адъютантов князя Багратиона. 
Но и в Первой армии ее распевает гвардейский корпус. Вообще... 

В комнату вошли Барклай и Ермолов. Глаза Алексея Петровича впились в 
собеседников. Толь улыбался. 

- Вы говорили что-то интересное, Карл Федорыч, - сказал начальник штаба, 
очевидно желая неожиданным нахрапом припереть генерал-квартирмейстера к стене,
 - гвардейский корпус... вообще... 

Продолжая улыбаться, Толь словно подхватил последнее слово: 

- Вообще роль главной квартиры князя Багратиона в разжигании страстей вполне 
очевидна... 

Он повернул свою приземистую и плотную фигуру к Барклаю. 

- Я имею в виду, ваше высокопревосходительство, досадительную историю с 
известным письмом, копии с которого распускаются среди офицеров адъютантами 
князя Багратиона.