Фелич бурно запротестовал: 

- Как можно, любезный Денис? После того что сказано и сделано было, неминуемо 
кровь пролиться должна! Кровь! 

Давыдов топнул ногой. 

- Фелич, уймись! Или я... Что за страсть мешаться! Травин подошел к барону и 
несколько раз помахал пальцем перед его носом. 

- Что должно и чего не должно быть, знают без тебя, Бедуин! А вот на твоем 
месте я бы крепко обиделся на подполковника. Ведь он сейчас кричал на тебя, как 
на денщика! 

- Гм! А тебе что за дело? 

- Я говорю: надо обидеться. 

- Обижайся, брат, коли охота. И отвяжись... 

- Не кажется ли вам, господа, - засмеялся Травин, - что барон Фелич чрезвычайно 
необидчив и даже терпелив, как верблюд? 

На лбу ротмистра грозно напружилась поперечная синяя жила. 

- Эй, Травин! Я проучу тебя! Уж несколько дней, как ты... 

- Несколько дней, как я ищу случая проучить тебя. А после того как ты подло 
объегорил сегодня прапорщика Полчангнова, это положительно необходимо. Итак, 
rendezvous{56} завтра утром, в Петербургском предместье, у моста, господин 
барон! 

- Отлично, господин Травин! На чем вы деретесь? 

- Разумеется, на пистолетах. 

- А я - на шпагах. 

- Врете! Вы будете драться на пистолетах... Травин уже не улыбался. 

- Коли не так, я всажу тебе пулю в брюхо, подлец! 

- А я заставлю тебя выйти на шпагах, прохвостина! Или отрублю твои уши... 

Полчанинов и драгунский поручик в темно-зеленом колете пожимали друг другу руки.
 Они были секундантами. Вдруг двери залы с шумом распахнулись, и в них 
показалась величественная фигура генерала Ермолова, в кивере, с плац-майором и 
ординарцем позади. Алексей Петрович быстро и прямо шел к месту действия. 
Насупленное лицо его было сурово. В серых глазах плясал сердитый огонь. 

- Экий стыд! - произнес он своим глубоким, проникавшим в душу голосом. - Цвет 
гвардии! Адъютанты главнокомандующих! Артиллерист - кость от кости мо" ей! Как 
будто надобно ссорами и поединками мрачить год великий, который вечно отечеству 
нашему памятен будет, тяжкий несчастиями, знаменитый блистательной славой 
грядущих побед наших в роды родов! 

Он посмотрел на дуэлянтов. Они стояли, опустив го" ловы. Фелич хотел что-то 
сказать. 

- Вы-то меня не удивили, - предупредил его Ермолов, - а прочим - стыд! Вы 
арестованы, господа! Шпаги - плац-майору! 

Глава девятнадцатая 

То, что полковник Толь, при невысоком штаб-офицерском чине своем, занимал 
должность генерал-квартирмейстера Первой армии и вместе с главнокомандующим и 
начальником штаба являлся основной пружиной ее действий, было необыкновенно. 
Объясняли это двояко. Одни видели секрет в изумительном трудолюбии и редких 
способностях Толя, другие - в особом отношении к нему генерала Барклая, который 
ни с кем не был дружен и никого не любил, а Толю выказывал доверие, походившее 
и на дружбу и на любовь. К исключительному положению полковника в армии все 
давно привыкли, кроме него самого. Толь был незнатен и небогат. Известно было, 
что отец его, живший в Нарве, терпит недостаток в необходимом. Именно о таких, 
как Толь, говорится: кузнец своего счастья. И от этого счастья у него кружилась 
голова. Неутомимый и деятельный, смелый и дельный, он был вместе с тем и 
вспыльчив, и упрям, и горд, и надменен. У него была манера говорить отрывисто, 
короткими, решительными фразами. Случалось ему покрикивать и на генералов. 
Однако за этой резкой и неподатливой деловитостью прятались и тонкий расчет 
поступков, и неблагородная хитрость.