замахал саблей, выколол глаз дядьке, проткнул шлык няне и хвост отрубил борзому 
псу... 

- Полагать надобно, что о трех победах этих и пророчествовал Суворов, с 
усмешечкой сказал Лайминг. 

- А благодетельная отцовская рука вновь обратила вас к псалтырю, добавил 
Клингфер. 

- Теперь же, когда подвинулся я далеко вперед ежели не ростом, то русскою 
мыслью своею, - с внезапной серьезностью, горячо вымолвил Давыдов, в тугих 
обстоятельствах наших горько крушусь, что нет с нами Суворова... 

- Стой, Денис! - отозвался Олферьев. - У нас есть Кутузов, есть Багратион! 

Розовое лицо Клингфера вытянулось и вдруг сделалось страшно похожим на грубо 
высеченные из камня рыцарские надгробия в старых германских соборах. 

- Не только они, - с веской расстановкой слов произнес он. - К счастью, кроме 
Багратиона, предусмотрительность и осторожность командует русской армией. Это - 
ее лучшие полководцы. 

На первый взгляд фон Клингфер был такой же молодой, веселый и блестящий офицер, 
как и очень многие другие из его круга. Однако сквозь веселый блеск молодости 
то и дело проступала в нем жесткая сдержанность - род упорного, сурового 
раздумья. 

- Понимаю, - с досадой сказал Олферьев, - вы говорите о генерале Барклае. Его 
достоинства бесспорны. Но предусмотрительность и осторожность, являясь главными 
из них, незаметно привели русские армии в Смоленск... 

- Меньше чем за полтора месяца войны! - с негодованием выкрикнул Давыдов. 

- У нас в ложе... - начал было "принц Макарелли",. но, вспомнив что-то 
неподходящее, махнул рукой. - Интересно, куда отгонит нас Бонапарт еще через 
месяц! 

Спор вспыхнул, как солома, на которую упал огонь. Голоса офицеров с каждой 
минутой становились громче, слова - резче, аргументы - непримиримее. 

- Верно, что честь оружия нашего до сей поры неприкосновенна! - яростно кричал 
Давыдов. - Верно! Этого Наполеон еще никогда не испытывал. Но сердце, господа, 
на куски рвется, когда думаю, какие пространства нами уступлены... 

- С помощью божьей, - сказал Клингфер, - благополучно отступим и далее. 

Черствая рассудительность Барклаева адъютанта бесила Олферьева. "Это школа, 
целая школа! - с сердцем думал он. - Мерзкие перипатетики!"{52} "Лероа" 
действовал на корнета. Голова его пылала. И он проговорил резко, как можно 
резче, стараясь задеть, а если удастся, то и вывести Клингфера из себя: 

- Вы надеетесь на бога. А мы, сверх того, еще и на князя Багратиона. Что 
скрывать? Нам ненавистна ретирада, она истомила нас. Ее позор оскорбителен... 

Туман в голове Олферьева сгущался. Обрывки мыслей стремительно обгоняли друг 
друга: "Несчастная Россия! Муратов счастливей всех нас! Ах, семь бед один 
ответ!" Олферьев вскочил, поднял руку и пошатнулся. Звонкий тенор его разнесся 
по зале: 

Vive 1'etat militaire 

Qui proment a nos ouhaits 

Les retraites en temps de querre, 

Les parades en temps de paix... 

Эту песенку, сложенную еще покойным Муратовым, частенько распевали во Второй 
армии гвардейские офицеры. И сейчас сперва "принц Макарелли" и Давыдов, а за 
ними еще добрая дюжина голосов, сильных и слабых, умелых и неумелых, подхватила 
мелодию и слова. Чья-то грозная октава вела за собой хор: 

Славу нашего мундира 

Мы поддерживать должны 

Вахтпарадами в дни мира, 

Отступленьем в дни войны...