- Ив приказе по бригаде о таком решении, - сказал он, - я бы на месте твоем, 
князь Григорий Матвеич, объявил, дабы все подчиненные твои видели, каков у них 
рачительный и вперед глядящий командир. 

- Спасибо великое, ваше сиятельство, - отвечал Кантакузен, - все так и сделаю. 
Да сейчас же, не откладывая, и приказ отдам. Одно лишь... 

- Принца боитесь? - спросил Ермолов. 

- Угадали, Алексей Петрович! Несколько опасаюсь... По дотошности своей - не 
принц, а часовщик. По сердцу же - кукла дохлая. 

- Напрасно боитесь, - с внезапной строгостью проговорил Ермолов, оттого и 
командуют нами немцы, что мы их трусим, вместо того чтобы в бараний рог гнуть! 
Иди отсюда, - крикнул он Брезгуну, - марш! Доложите, князь, принцу, что приказ 
такой отдали вы по совету нашему общему. Это - раз. А второе - я принца вашего 
через Михаилу Богданыча завтра же в полное смирение приведу. Уж поверьте, что 
приведу! 

- Будто Барклай не из того же теста выпечен? - усомнился Багратион. 

- Дрожжи не те, ваше сиятельство! - сказал Ермолов и, вставая, занял собою 
добрую половину шатра. 

Глава восемнадцатая 

С тех пор как армии встретились и вступили в Смоленск, все изменилось в городе. 
По улицам его, прежде таким тихим и сонным, теперь с утра до ночи сновали 
шумные толпы взволнованного народа. Экипажи и телеги тянулись по всем 
направлениям бесконечными вереницами. В лавках и на рынках громоздились горы 
товаров. Перепуганные купцы торговали в полцены, в убыток. На перекрестках 
бойко распивалось хлебное вино и с жадностью поглощалась с разносных лотков 
всякая снедь. К кондитерской лавке знаменитого мороженщика Саввы Емельянова не 
было подступа, - ее брали штурмом. В старинной ресторации под вывеской "Съесной 
трактир Данцих" была такая теснота, что втиснуться в горницу, где счастливцы 
ели, пили и бились в банк и штосе, оказывалось почти невозможным. В горнице 
этой, на плите у камина, громко кипели кофейники. На горнушках со сливками 
аппетитно розовела жирная пенка. Перед буфетом, за столами и столиками, сидели 
армейские офицеры. У всех в руках дымились трубки на длинных черешневых чубуках.
 Кисеты с табаком не закрывались. Вино искрилось в прозрачных бокалах. Между 
столами расхаживал хозяин "Данциха". 

- Что ж это будет? - допрашивал он своих гостей. - Куда ж подаваться, коль 
пересилит француз? Сделайте милость, господа, рекомендуйте меня знакомым вашим, 
хоть бы что-нибудь из запасцев сбыть... 

И он открывал одну бутылку рейнвейна за другой и сам разливал золотистый 
напиток по граненым фужерам. 

- Всегда терпеть не мог я крыс, метафизики и Бонапарта, - сердито проговорил 
Фелич, - но бешеные собаки и купцы еще того хуже. Брысь отсюда, скаред! 

Трактирщик вмиг исчез за буфетной стойкой, а ротмистр зевнул и затянулся из 
своей турецкой ярко-красной глиняной трубки с громадным янтарным мундштуком. 

Феличу было сегодня не по себе. Он с отвращением глядел на груды румяных 
персиков, душистых груш и винограда, поднимавшиеся перед ним на фарфоровых 
блюдах. Зато какой-то провиантский комиссионер в черном мундире без эполет{49}, 
молодцеватый поручик Казанского драгунского полка в темно-зеленом колете с 
малиновым воротником, обшлагами и фалдочками да уланский корнет с на редкость 
бесцветными и выпуклыми глазами отдавали честь угощению. Откуда брались у 
Фе-лича деньги, чтобы каждый вечер роскошно потчевать приятелей и случайных 
полузнакомых? Все знали, что за душой у него не было ни полушки. Источники его 
средств не могли не казаться подозрительными. Где они? В чем? Но никому не 
приходило в голову спросить. Пышный стол его и расточительность, с которой он 
швырял червонцы, покрывали все сомнения. 

Уже третьи сутки Полчанинов вертелся в свите Фелича, подхваченный вихрем 
непрерывных кутежей, и не имел времени прийти в себя. Смутно вспоминались ему 
предостережения Травина. Что-то неловкое, не вполне ладное было в той 
постоянной готовности, с которой оплачивал Фелич свои и чужие развлечения. И 
даже ласковая обходительность опасного друга минутами повергала Полчанинова в 
томительное раздумье. Нет-нет да и чудилось ему, что рано или поздно Фелич 
взыщет за сердечность и расходы свои сторицей. Действительно ли был барон 
бесчестным человеком? Неужели может быть бесчестным русский офицер? Эти вопросы 
мучили прапорщика. Страстное желание разгадать их неудержимо влекло его к 
ротмистру и не давало возможности уйти. 

Фелич скучал. Брови его были сдвинуты в мрачной задумчивости. И вдруг красная 
трубка полетела под стол, мутные глаза засверкали веселым и жарким блеском.