любителей отступательных движений без принуждения и пользы, встопорщившись, 
произнес Васильчиков. 

- Дулю бы ему, господину Барклаю, хорошую! - с неожиданной и грубой злостью 
отозвался Платов. В горницу вошел Сен-При. 

- Только что скончался Муратов, - грустно проговорил он. - Как пику вынули, 
всего полчаса дышал. Но и пику оставить в нем было уже невозможно. Я 
распорядился похоронами: два взвода в наряд, под "Вечную память" - три залпа... 
Бедный Муратов! Но сегодня, князь, я наконец дознался... 

Багратион медленно поднялся из-за столика с бумагами и перекрестился. То же 
сделали Платов и Васильчиков. Резкие черты лица главнокомандующего смягчились. 

- Упокой, господи, душу раба твоего Павла, - прошептал он несколько нараспев, 
по-церковному, - в месте покойне, отнюду же отбеже... печаль и воздыхания... Эх,
 душа Павлище! Улетел-таки от нас! Витаешь... 

Он закрыл рукой глаза. Рот его скривился в непослушной гримасе. Все стояли 
молча, опустив головы. Так прошло несколько минут. Князь Петр Иванович спросил, 
все еще не отнимая от глаз руки: 

- О чем, бишь, граф, начали вы? 

- Сегодня дознался я наконец об имени злодея, что убил Муратова, повторил 
Сен-При и быстро справился по бумажке: - Иловайского двенадцатого полка урядник 
Кузьма Во-ро-жей-кин... В розыске ни от кого ни малейшего содействия не имел. 
Но долгом почел дело завершить, дабы не осталась справедливость поруганной. И в 
намерении своем, хвала богу, успел. Надеюсь, любезный атаман, что теперь вы, со 
своей стороны, вступитесь и... обещанное выполните. 

Платов был невысок ростом и сухощав. Однако при последних словах начальника 
штаба армии он сделался вовсе маленьким. Физиономия его потемнела, голова 
спряталась в плечи, и живой, игристый блеск пропал из глаз. Атаман чувствовал 
себя скверно. 

- Ворожейкин? - бессознательно оттягивая время, переспросил он. Ворожейкин 
Кузьма? Всех урядников войска своего знаю. Не задаром и сам казак, и с войском 
сорок лет. А Ворожейкина Кузьмы видом не видал, слыхом не слыхивал про такого...
 Промашечки тут нет ли, сиятельнейший граф? Бывают, Мануил Францыч, в 
донесениях описочки али другое что... Наплетет какой-нибудь мерин-брехун по 
злобе, то ли с дурости... 

Сен-При отрицательно качнул головой и выпрямился, красивый и гордый, как 
петушок. 

- Все точно, Матвей Иваныч! Принимайся за кнут! 

Багратион оторвал руку от глаз. Они еще были мокры. Но на выразительном лице 
его уже не оставалось никаких следов недавнего мира и тишины. 

- За кнут? 

Он произнес это так, как будто сам щелкнул кнутом. 

- Кого вы собираетесь сечь, граф? А ты, атаман, что вздумал? 

Багратион грозно ударил кулаком по столу. Чернильница подпрыгнула. По Барклаеву 
письму расползлось черное глянцевитое пятно. Песок для присыпки серой струйкой 
вылился из песочницы на бумаги. 

- - Да в уме ли вы, сударь? Как? При нынешних обстоятельствах сечь казака? За 
что? За ошибку, от прямой и честной верности происшедшую? И я бы ошибиться так 
мог! Меня секите! Любил я Муратова... Сами видели, как, жалеючи его, в слабость 
впал. Но твердо говорю: не казак виноват! Где видано, чтобы на аванпостах 
казацких французскую козерию{24} разводить? Хорош ананас, да не к водке! 

Князь живо повернулся к Платову. 

- Каков он, урядник тот, Ворожейкин? 

Атаман уже давно пришел в себя. В глазах его опять играли веселые огоньки, и он 
заметно хорохорился, лукаво поглядывая на Сен-При. 

- Надёжа-казак, ваше сиятельство, - отрапортовал он с нарочитой точностью, 
вытянувшись, как на смотру, - первый по кругу на Дону старик усть-медведицкий...
 А что шутки моей граф Мануил Францыч не выразумел, тому уж, по правде, совсем 
не причинен я... 

Багратион махнул рукой. Выражение брезгливости скользнуло по его лицу