деяний ваших новою честию и славою. Между тем не в награду заслуг ваших, 
которая в непродолжительном времени вам доставится, но в некоторое пособие 
состоянию вашему жалую вам единовременно пятьдесят тысяч рублей. 

Пребываю вам благосклонный 

Александр". 

Багратион поцеловал царскую подпись и положил синий лист бумаги на стол. 

- Разум и тело, кровь и душу - все отдаю отечеству и службе его величества, - 
сказал он и наклонил голову. 

Флигель-адъютант жал ему руку, щелкая шпорами и сутулясь совершенно так же, как 
это делал в подобных случаях император. Сен-При подходил с объятиями. Князь 
Петр благодарил за поздравления. 

- Как же ты быстро, граф-душа, ожил! - говорил он Сен-При. - Что за чудо-сила в 
людях сидит! Жизнь ползет, карабкается, лезет да прыгает - и все вверх. Вот как 
будто уж и до вершины добралась. А оттуда, сорвавшись, вниз летит. Это и есть 
смерть. 

- Зачем о смерти, князь, говорить? - весело рассмеялся Сен-При. - Будем лучше 
похваливать каждый свои костыли... 

- Кабы не гнусные эти деревяшки, был бы я в Москве... Кстати, душа Алеша, 
отправь с нарочным письмо Дохтурову нынче же в Москву-то... Не запамятуй... 

- Как в Москву? - с удивлением спросил государев флигель-адъютант. Разве вашему 
сиятельству... 

Олферьев бросился за спинку Багратионова кресла и делал оттуда отчаянные знаки 
полковнику. Сен-При догадался, он вскочил со стула и поднял обе руки, как бы 
желая закрыть ими полковнику рот. Но флигель-адъютант только с недоумением 
пожал плечами и договорил--таки с размеренной и отчетливой ясностью: 

- ...не известно, что в Москве французы? 

Если бы он даже и не договорил этой фразы, непоправимое все равно свершилось бы.
 Князь Петр Иванович еще раньше понял все. Несколько мгновений он сидел 
неподвижно, коричнево-белый, с грозно сверкавшим взором. Потом вскочил. Швырнул 
в сторону костыли, шатаясь, сделал несколько бешеных скачков по комнате, с 
яростью ударяя о пол больной ногой, и с глухим воплем, похожим и на стон и на 
рыдания, рухнул на руки Олферьева, "принца Макарелли" и Сен-При... 

Снова Багратион лежал в жару и бреду. А Карелин скакал в Андреевское за 
лекарями. Государев флигель-адъютант был очень неприятно озабочен 
приключившимся. 

- Почему же никто, сударыня, не предупредил ни меня, ни графа об очень умной 
уловке, к которой вы прибегли? - с некоторым раздражением говорил он княгине 
Анне Александровне. - Может быть, осторожнее было бы, зная беспокойный и 
нетерпеливый нрав его сиятельства, внушить ему, что ведь и Пожарский некогда 
выгнал врагов из Москвы, а не отстаивал ее... Я берусь... 

- C'est trop tard, colonel{111}! - сказал Сен-При и заплакал. 

Бронзовый арап с толстыми губами и белыми бусами на шее вдруг начал водить 
глазами и качать курчавой головой, а часы, которые он держал в охапке, 
захрипели, готовясь бить. Другие часы, вделанные в вазу с цветами, третьи - на 
бюро, четвертые, с курантами, на стене в соседней комнате, и еще какие-то, с 
флейтами, - все двигали свои маятники, тревожно шипя перед исходом последних 
минут часа. И вдруг со всех сторон зазвонило, запело, заиграло и пробило один 
раз. Три бульдога, лежавшие у двери кабинета, зловеще завыли и опрометью 
бросились по коридору из дома. Это было двенадцатого сентября, когда князь Петр 
Иванович Багратион умер после долгой и мучительной агонии. 

Открывшаяся в ноге гангрена порвала длинные четки боевых дней. Странно, что 
этот удивительный человек все-таки умер. Ведь он жил так, словно у него было не 
одно, а тысячи тел, и столько же душ и сердец. И он тратил себя с величайшей 
щедростью, не задумываясь о конце. Казалось, что можно сделать с этакой 
огромной жизнью? Кто посмеет? И - кончилась жизнь! Мертвый был холоден, 
неподвижен, тверд и бледен, как камень под лунными лучами. Величавое 
спокойствие смерти рассеяло все следы страданий на его лице. Резким чертам 
князя Петра вернулась их строгая чистота. Каждая из них была выведена и 
закончена с безукоризненной правильностью. Чудилось, будто черные ресницы 
трепещут над щеками. Густая шапка черных же, но слегка уже тронутых сединой 
волос буйным ореолом окружала ясный лоб. 

Князь Петр лежал, прибранный и парадный, в пышной зале, обитой крепом. У гроба