его застыли часовые. На дворе - почетный караул. Сам покойник ничего не хотел 
больше от жизни. Он был тих. Зато кругом него царили шум и суматоха. Бегали 
люди, отдавали какие-то распоряжения... Это всегда так бывает: хлопотливые 
мятежные заботы о покойнике одолевают тех живых, которые остаются возле него. 
Эти живые как будто нарочно усложняют свою деятельность, чтобы подчеркнуть этим 
разницу между ними, способными бегать и распоряжаться, и мертвым, который ни на 
что подобное уже не способен... 

В день смерти Багратиона была настоящая осенняя погода. Сквозь редкие 
золотистые листья деревьев сверкали в парке белые стволы берез. Как алмазы, 
поблескивали на ветвях задержавшиеся в их изгибах капли утреннего тумана. Вербы 
за домом уже потеряли лист; одна из них, сломанная бурей, лежала на земле. 
Ветер свистел над безжизненными полями... 

Эпилог 

Весна 1839 года была поздняя. Хотя апрель подходил к концу, но речки в 
Симбирской губернии были еще в полном разливе, по ним шла икра и скипевшийся 
снег, а на полях, по буграм, только-только показывались проталинки. Дули 
сильные, теплые ветры, перепадали частые дожди, и по вечерам высокие 
деревенские скворешни звенели от веселых птичьих песен. 

Помещик села Верхняя Маза, что в Сызранском уезде, числившийся без должности по 
кавалерии генерал-лейтенант Денис Васильевич Давыдов, стоял у окна и смотрел на 
почерневшую дорогу. Сегодня, 21 апреля, был почтовый день, и старик с 
величайшим нетерпением ожидал возвращения посланного на станцию за газетами, 
журналами и письмами верхового. За двадцать семь лет, прошедших со времени 
великой войны, очень изменился Давыдов. Седина из пряди надо лбом разбежалась 
теперь по всей его голове, лицо пожелтело и обрюзгло, стройное, крепкое тело 
отучнело и обвисло жиром. Но черные глаза все еще сверкали горячо и живо. 

Нет, братцы, нет! Полусолдат 

Тот, у кого есть печь с лежанкой, 

Жена, полдюжины ребят, 

Да щи, да чарка с запеканкой!.. 

Это стихотворение свое он так и назвал: "Полусолдат". Уже несколько лет Давыдов 
почти безвыездно жил в деревне. Запершись в кабинете, среди книжных шкафов и 
охотничьих трофеев, писал воспоминания, стихи, строчил письма к далеким друзьям 
да рассказывал детям о славных подвигах своего партизанства. Полевал со сворой 
гончих за зайцами, ходил с ружьем по дупелям, травил ястребами перепелок. 
Казалось бы, что лучше этакой привольной, спокойной жизни?.. А Давыдов томился 
ею, жадно искал забот и тревог и никак не давал старым петербургским знакомым 
позабыть о себе. Вот уже полтора года, как он обстреливал из своего захолустья 
настойчивыми письмами Петербург. В августе 1837 года праздновалась 
четвертьвековая годовщина Бородинского боя. На знаменитом поле собралось 
множество войск. Император Николай производил им ученья и парады. Затем в 
течение нескольких дней они маневрировали на местах великой битвы, воспроизводя 
весь ее грозный ход в примерных атаках и отступлениях. Тогда-то и затеял 
Давыдов свое предприятие: перенести на Бородинское поле из села Сим, 
Владимирской губернии, геройский прах князя Петра Ивановича Багратиона. 

Царь был согласен. Никто не спорил. Давным-давно все было решено. Но машина 
двигалась медленно. Летом этого, 1839 года предполагалось открытие на 
Бородинском поле монумента. Вот время, удобное для того, чтобы возле памятника 
своей славы лег навсегда Багратион! А переписка разных казенных мест все 
тянулась, и не видно было ей конца. Давыдов подстегивал. Он писал в Петербург 
графу Карлу Федоровичу Толю, - напоминал и требовал содействия. Суровый министр 
отвечал любезными письмами. И - все. Денис Васильевич пытался расшевелить 
председателя Государственного совета и Комитета министров князя Ларивона 
Васильевича Васильчикова, - писал ему. Князь выражал полную готовность сделать 
все, что нужно. А министерство финансов задерживало отпуск необходимой для 
перевозки останков суммы. Давыдов обращался к Жуковскому. Василий Андреевич был 
воспитателем наследника престола, ему ничего не стоило добраться и до самого 
царя. И он добирался. А военное министерство никак не могло назначить для 
конвоирования останков подходящую воинскую часть. До открытия памятника 
оставалось два месяца. Давыдов был в отчаянии. Вот кто двинул бы дело без 
промедления в ход Ермолов. Но Алексей Петрович уже больше десяти лет находился 
в отставке и жил в орловской деревне. Не случись несчастья с Олферьевым, был бы 
он теперь важным человеком, и все бы сделалось в один день, в час один. Но 
Олферьев, вовлеченный приятелем своим Травиным в декабристский заговор, сгинул 
вместе с ним в Сибири... 

Давыдову было скверно - тоскливо, грустно, досадно. От обиды за князя Петра и 
за себя болела грудь. Кашель обжигал горло. Какие-то камни ворочались в 
пояснице. Праздное горе томило, усталь от безделья одолевала.