- Не уведу! - отвечал Травин. 

- Хорошо, душа! 

Это крикнул неизвестно откуда взявшийся Багратион. 

- К шаху старого дуралея! Ему жизнь славы дороже! Голову снесу! Оборачивай 
пушки, поручик! 

Орудия Травина были заряжены картечью. Он наспех прикидывал, как лучше 
действовать. Из-за спины Багратиона выскакивал драгунский полк, - он должен был 
задержать французскую атаку. Травин понял свою задачу: подпустить кирасир как 
можно ближе и, встретив огнем, помочь отпору со стороны драгун. Грозный момент 
наступал с неимоверной быстротой. Заметив, что Угодников уже наносит пальник, 
поручик кивнул головой. Но в эту минуту строй французских кирасир развернулся и 
показал скрытую за ним артиллерию. Залпы грянули одновременно. От близкой 
посылки картечи и у Травина и у французов повалились люди и лошади. Сумятица 
продолжалась, однако, не дольше мгновения. Картузы уже были готовы. Пушки 
Травина дали еще залп. Багратион махнул шпагой, и драгуны понеслись в 
контратаку. На французской батарее кипело: кажется, там взорвался зарядный ящик.
 Драгуны наскакали на замолчавшие пушки. Батареи больше не существовало. Медные 
гиганты целыми десятками валились со своих огромных серых коней. Бешено крутя 
глазами и тяжело дыша, кони метались, роняя всадников и волоча их за ноги, 
застрявшие в стременах. Задние лошади спотыкались и падали через передних. И 
все-таки латники уже топтали землю под взгорком флеши. Сверкающая туча поднятых 
кверху палашей вилась над конями. Травин видел лица всадников, различал цвет их 
глаз, - так они были близко... 

Драгуны прорвались сквозь строй кирасирской атаки и врубились в стоявшую за ней 
колонну французской пехоты. Линейцы были застигнуты врасплох. Они падали под 
драгунским наскоком так, как стояли. Люди лежали грудами, и по грудам этим 
носились всадники... 

Угодников отошел в сторону и сел под кустом. Здесь он стянул с себя мундир и 
снял рубашку. Левая рука была вывернута ладонью кверху, а из-под кожи, близ 
локтя, высовывался острый конец бело-розовой кости. Канонир ухватился здоровой 
рукой за раненую и повернул ее на место. Зубы его заскрипели от боли, и жаркий 
пот облил тело. "Встала!" - прошептал он побелевшими губами. Но кость никак не 
хотела уходить внутрь. Тогда Угодников плюнул с досадой, живо перевязал руку у 
локтя и снова натянул мундир. Теперь он хотел подняться на ноги, но ноги 
дрожали и не слушались. Что делать? Угодников достал из кармана огниво с полным 
припасом и высек огонь из кремня. С первой искрой мысли его прояснились и ноги 
перестали дрожать. Трубка отлично раскурилась. Минуты две он прислушивался к 
грохоту, который доносился с флеши, потом встал и пошел в огонь. 

Глава сорок вторая 

Наполеон быстро ходил перед палаткой с платком в руке и громко чихал. Сегодня 
его совершенно одолели насморк и кашель. После бессонной ночи и двух стаканов 
пунша мерзко слезились глаза. Вообще он был нездоров, и эта отвратительная, 
болезненная размягченность тела действовала на ^сердце и голову. Воля его была 
как-то странно ослаблена, и мысль, блуждая по местам кипевшего впереди боя, 
никак не могла ухватиться за главное. Положительно император не знал ни того, 
что было сейчас главным и потому нуждалось в немедленном исполнении, ни того, 
что надо было немедленно предпринять, чтобы оно стало главным и решило судьбу 
этого жестокого дня. Такой удивительной нерешительности он никогда раньше не 
замечал за собой. "Вероятно, я бледен, - думал он с непонятным отвращением к 
самому себе и к тому, чем вызвана эта бледность. - Нехорошо! Это производит 
дурное впечатление..." Чтобы скрыть от окружавших его генералов и высших чинов 
главной квартиры свое состояние, Наполеон принимал меры. Так, несколько раз он 
проговорил резко и твердо: 

- На шахматной доске еще не все ясно. Мой ход пока не наступил! 

Произнося эти слова, он, однако, не имел в виду ровно никакого хода. Когда в 
свите зашептались о том, что необходимо на помощь Нею двинуть старую гвардию, 
Наполеон сердито бросил через плечо: 

- Гвардия не сойдет с места! 

Да, гвардию он не двинет, хотя бы это и решило бой. 

Почему? Странное, горячее и острое, как искра, чувство шевелилось в груди 
императора и больно обжигало его душу. Он был бы поражен, догадавшись, что 
чувство oэто - страх. Но он не догадывался и отнюдь не хотел, чтобы кто-нибудь 
догадался. Чтобы поддержать заблуждение в себе и в других, он сказал: 

- Все идет прекрасно! Русские не дерзают двигаться вперед, но хотят податься 
назад и умирают там, где стоят. Отлично!