- Вот что, поручик, - сказал генерал, - сейчас мы отобьем эту сволочь, потом вы 
пойдете с вашей ротой на подкрепление левого фланга. Завтра я представлю вас к 
чину, а послезавтра - к переводу из моей дивизии. 

- Слушаю! - ответил Травин. - Почему так угодно вашему превосходительству? 
Паскевич выпрямился. 

- Потому что такие люди, как вы, мешают мне быть самим собой. Идите к черту, 
поручик! Травин не успел ответить. 

- Allons! Avancez! 

Французская пехота была уже под самой батареей, когда русские орудия грохнули 
все враз, словно по команде. Никто не подавал этой общей команды! Огонь 
ворвался в неприятельские ряды и разметал их, но только на минуту. Вот они 
снова сомкнулись, сойдясь поверх трупов, и плавно двинулись в свой смертный 
поход. Картечь грохнула еще и еще раз. Опять смешалась колонна. Однако крики 
начальников не умолкали, и она стройно пошла вперед. Батарея начала стрелять 
залпами. Выстрелы были удачны. Туча редела, барабаны и музыка притихли. Но 
французы еще шли. Атака то подавалась назад, то приближалась. Травин дал залп. 
И ему показалось, что стена стала на месте, колеблясь. 

- Молодцы артиллеристы номера двадцать шестого! - закричал Паскевич. Славно! 

- Идите к черту, генерал! - отчетливо проговорил Травин. 

Атака ринулась на батарею... 

Как ни жесток был натиск французов на батарею Раевского, Николай Николаевич 
отрядил вслед за "принцем Макарелли" на левый фланг чуть не половину своего 
корпуса. Голицын привел три полка пехоты и несколько артиллерийских рот. Среди 
них была рота Травина. 

На левом фланге было не лучше, чем на батарее. Гранаты квакали, ядра визжали. 
Вот упал человек из орудийной прислуги, за ним - другой. Третий подпрыгнул и 
ничком ударился о землю. 

Мимо проскакал Багратион. 

- Передки и ящики с места отослать назад! - крикнул он. - Орудий не свозить! 

Рота подавалась к месту медленно. Внутри средней флеши и поблизости от нее 
лежало столько трупов, что объехать их не было возможности. Орудия катились 
через них. Особенно много тел было во рву, перед углом люнета. Тут же 
поднималась целая гора ружей, тесаков и киверов. На самой флеши орудий почти не 
было, зато против нее тянулась бесконечная линия французских батарей, - все они 
были в полном действии. Дым разносило ветром. И Травину было отлично видно, как 
французы заряжали и наводили орудия, подносили пальники к затравкам. Гул от 
выстрелов был так силен, что ни ружейной пальбы, ни криков, ни стонов не было 
слышно. Чтобы приказать что-нибудь, надо было кричать. Ядро хлопнуло в 
орудийный ящик. Люди шарахнулись. 

- Граната! 

Угодников подскочил к ящику и быстро дернул за крышку. 

- Господи благослови! 

- Что ты делаешь? - крикнул Травин. 

- В порядке, ваше благородие! Холостое ядро... повредило сверху гнезда... да и 
застряло! 

Угодников был бледен. Травин схватил его за руку и крепко пожал ее. Между тем 
ружейный огонь начал отдаляться. Пули уже не свистели, а жужжали, - особый тон 
звука, свойственный их излету. Затем смолкла артиллерия. Что такое? Перед 
средней флешью что-то поблескивало в густых облаках пыли. 

- Никак, горшки железные на нас валят, ваше благородие? 

Действительно, в атаку на флешь неслась колонна французских латников. Это их 
медные кирасы и стальные палаши блестели под солнцем. Они-то и заслоняли собой 
действие неприятельской артиллерии. Конница шла малой рысью прямо к цели. Не 
больше сотни саженей оставалось между ее головными линиями и флешью. Травин 
видел, как снимались и брали на передки соседние роты. Привычный страх потерять 
орудия оказывался сильнее всех приказов Багратиона и разъяснений Кутайсова. 
Какой-то старый артиллерийский полковник из немцев налетел на Травина. 

- Господин поручик! Или не видите? Уводите пушки!