Точно шленский баран! Давно надо было взять оболтуса из гвардии - оторвать от 
карт и кутежей. В его годы Багратион пил кизлярское да красное - донские 
выморозки. А это что? Старики Голицыны померли. Симы разыграны с молотка в 
лотерею. И "принц Макарелли" вывертывает карманы у несчастных можайских мещан...
 

Что-то оглушительно треснуло возле Багратиона. 

Неужели жернова повернулись-таки и Можайск не помог Кутайсову? Князь Петр 
Иванович быстро протер глаза и сел на постели. Трещала свеча, оплывшая жирным 
нагаром. Красный огонек умирал, бросаясь из стороны в сторону и выкидывая 
кверху струйки копоти. В горнице было чадно. "Мещане... Можайск... А что я 
приказывал насчет Можайска?" Багратион вздрогнул и вскочил с койки. Шинель 
упала на пол. Свеча потухла. 

- Эй, други! - громко крикнул князь Петр. - Олферьева ко мне! Живо! 

Штаб седьмого корпуса помещался в сарае. В эту ночь никто из штабных офицеров 
не спал. Все дежурство, вся квартирмейстерская часть собрались в сарае. Но он 
был так велик, что, несмотря на это, в нем не было тесно. Адъютанты, 
примостившись на кадках и ящиках, строчили рапорты. Кое-где по углам 
завязывался штосс. Кто-то понтировал с такой безотменной удачей, что наконец 
сам не выдержал. Собрал деньги и швырнул карты. 

- Довольно, господа! Дурной знак! Вряд ли буду я завтра столь же счастлив! 

Посредине сарая, на доске, покрытой одеялом, Раевский, Паскевич и три 
артиллерийских полковника играли в бостон. Паскевич задел обшлагом кожаный 
стаканчик, полный костей, которые бросались в крепе при сдаче карт. Стаканчик 
упал наземь, и кости рассыпались. Мелко-красивое лицо Ивана Федоровича 
болезненно сморщилось, - он был суеверен. Один из артиллерийских полковников, 
завидовавший быстрой карьере молодого генерала, сказал: 

- Скверная ауспиция{99}, ваше превосходительство! Да что поделаешь! У меня вся 
бригада надела белые рубахи... Люди к смерти готовятся. 

Раевский распахнул жилет, - под ним была чистая белая рубаха. 

- Не в том суть! Надо, чтобы сердце было чисто и душа бела. 

Паскевич нагнулся, подбирая с земли рассыпавшиеся кости. Лицо его спряталось 
под доской. И голос прозвучал глухо, с натугой: 

- Кстати, вспомнилось мне, Николай Николаич... Очень виноват я по забывчивости 
перед одним офицером. Еще за Салтановку, а потом за Смоленск хотел в 
представление к чину включить - и каждый раз из памяти вон! И храбр, и находчив,
 и два пальца потерял... 

- Как звать? - спросил Раевский. 

- Временно командующий номера двадцать шестого артиллерийской роты поручик 
Травин. В штабс-капитаны... И канонира одного из роты той - в фейерверкеры... 

- Представляйте, Иван Федорыч. Коли живы останемся... 

Дверь отчаянно взвизгнула, и в сарай вбежал Олферьев. 

- Ваше превосходительство. Главнокомандующий Второй армии ввечеру приказал 
отправить в Можайск обоз главной квартиры, а из корпусов всех больных и 
невоенных людей. Письменное же повеление о том дать вам запамятовал. И весьма 
встревожен... 

- Напрасно, - сказал Раевский, - в седьмом корпусе ни одного больного и 
невоенного нет. Всех уже отправил я. Неужто опять не спит князь?.. 

Шалаш был так низок, что лежать или сидеть в нем на соломе друг подле друга 
было еще можно, но встать на ноги или выпрямиться - никак нельзя. В этом темном 
и тесном углу сошлись на ночлег шесть офицеров. Почти все они были молоды, 
сильны и смелы. Спать им не хотелось, и они разговаривали. 

- Жаль, Полчанинов, - сказал один из них, - что не можете вы за темнотой 
прочитать нам сегодняшнюю страницу из журнала вашего... 

- Да там всего лишь одна маленькая пиеска в стихах, - отвечал Полчанинов. - 
Коли хотите, прочту наизусть. Я ее помню... 

Ужели не побью я русских никогда? - Да. Но и меня побить им также невозможно! - 
Можно. Кто ж наконец сразит французов? - Кутузов. А Францию что ждет, как мой 
падет кумир? - Мир.