ополчение его... 

Голос Брезгуна дрожал. 

- Была Полтава... Рымник был... В памяти держит их Россия. А и двести лет 
минет - не забудет она про Бородино... Каждый пойми, как ему завтра быть! 

У костра стало тихо-тихо. Мимо промчались вскачь дрожки с Беннигсеном. Кто-то 
спросил фельдфебеля: 

- А на кой ляд, Иван Иваныч, к делу нашему немец этот прилип? 

Брезгун покрутил головой, как делают люди, когда им бывает тошно. 

- Хват-от! Давно знакомы. В седьмом годе, в Пруссии, команду над нами имел. В 
грязи топил, холодом-голодом ел. А сам, бывало, в колясочке на подушках 
размечется да по корпусам катает. Кто раз видел - ввек из сердца не уронит. 
Тьфу, пропасть его возьми, прости господи!.. На всю жизнь остобесил! 

Иван Иваныч плюнул с таким остервенением, что невозможно было и ждать от него 
подобного противного чинопочитанию поступка. 

- А ведь толковали в седьмом годе, Иван Иваныч, - сказал какой-то старый 
гренадер, - будто и сам он о себе мало думал. Будто ел, что подавали... 

- Ел... ел... - возмущенно повторил Брезгун. - Его было дело, что ему есть. О 
себе-то, пожалуй, хоть и не думай, - на то добрая твоя воля, - а о людях 
заботься. Ну да, слава создателю, держат теперь немца этого сбоку. С Кутузовым 
да Багратионом - дело иное. Не равен завтра спор русский. А с ними и он равен 
окажется!.. 

Наступила ночь - темная-темная. Сквозь щели дощатых ставен в избе Багратиона 
тускло мерцал огонек догоравшей свечи. Ординарцы, конвойные и вестовые казаки 
давно уже завалились на отдых. Дружный храп их слышался в сенях и по чуланам, 
на сеновале и в коноплянике. Казалось, что и внутри избы царствовал сон. Но это 
только казалось. Князь Петр Иванович лежал на походной койке, в сюртуке, под 
шинелью, и, подперев кулаком взлохматившуюся голову, думал. В полумраке лицо 
его выглядело особенно бледным. Уже в течение многих суток ощущение тяжкой 
усталости не покидало его ни на минуту. Целые дни скакал он по позиции то с 
Ермоловым, то с Кутайсовым, а то и один. Объезжал батареи и полки, забирался и 
за Утицкий лес, к Тучкову, - жаль, что сегодня не поспел! Следил за Сен-При, 
советовался с Платовым, Раевским, Коновницыным. Дни мелькали с такой быстротой, 
словно их гнало вперед ураганом. Но затем приходила ночь. Эти глухие часы жизни 
не приносили князю Петру ни отдыха, ни сна. Он не мог бы даже и вспомнить, 
когда в последний раз спал по-настоящему, крепко и бесчувственно, как положено 
спать усталому человеку. Ночи его наполнялись какой-то тонкой и прозрачной, 
томительно-беспокойной смесью бодрствования и дремоты. Так было и сейчас. 

Рваные клочки мыслей, как облака под ветром, обгоняли друг друга в голове 
Багратиона. То слышался ему твердо-ласковый и уверенно-вкрадчивый голос 
Ермолова, то горячие возгласы Кутайсова звоном катились по избе, а то вспыхивал 
пронзительно-ярким светом единственный глаз фельдмаршала, и синеватые губы, 
улыбаясь, казнили Беннигсена за лицемерие и ябедничество. Барон ежедневно пишет 
царю и в письмах этих брызжет на Кутузова змеиным ядом клеветы. А Михайло 
Ларивоныч не получает от царя ничего, кроме сухо-официальных рескриптов: "В 
протчем пребываю к вашей светлости благосклонный Александр..." И вдруг 
император прислал Кутузову очередной донос Беннигсена. Это стоит сотни 
рескриптов! "Не вы ли сочинитель сей подлости, ваше высокопревосходительство? 
Попались? Вон!.." Ах, кабы и впрямь случилось нечто подобное! 

Ермолов хитер, прячется за книги... Вот он развернул толстый фолиант Цезаревых 
"Комментарий" и читает по-латыни, но так, что и Багратион отлично понимает: 
"Двадцать шестое августа - памятный в русской истории день! В 1395 году 
Тамерлан стоял на берегах реки Сосны, у Ельца, и Русь дрожала. Но именно 
двадцать шестого августа этот грозный покоритель Индии, Персии, Сирии и Малой 
Азии внезапно повернул свои полчища и, "никем гонимый", бежал. С тех пор 
никогда уже не возвращался он в русскую землю. Того же числа августа 1612 года 
вышли поляки из разоренной Москвы..." Хм! Завтра двадцать шестое. Хитер Ермолов,
 а Багратион не учен. Но век живи - век учись. "Тезка! Да при чем же тут 
"Комментарии" Цезаря?" - "А это совершенно все равно, - весело смеется Алексей 
Петрович, - важно другое: завтра победа непременно поймается и уже не 
выкрутится, как бы ни вертелась!.." 

И Кутайсов тоже смеется. На какой-то огромной мельнице должны пойти в ход 
жернова. Как только они движутся, от этого маленького красивого генерала не 
останется ровно ничего, он знает об этом. Да и как не знать, коли застрял между 
жерновами? Но это его ничуть не смущает. Он кричит с величайшим жаром: 

"Advienne que pourra{98}! Ура" Ага! Его расчет - то, что в Можайске городничим 
отставной корнет конной гвардии князь Андрей Голицын. Эх, как глуп племянник!