возражаете, когда видите, что с вами делают глупости? Ваша бригада поставлена 
на жертву! Разве не ясно? Вы - левое крыло войск князя Багратиона. Но 
посмотрите: пространство между вами и третьим корпусом генерала Тучкова столь 
обширно, что неприятель завтра непременно бросится в него. Он начнет с этого... 
Недоумение Беннигсена было понятно Кантакузену. Начальник главного штаба не 
знал кутузовского плана-засады. Секрет фельдмаршала держался крепко. Оттого и 
разговор этот складывался так потешно. 

- Я не могу знать, ваше высокопревосходительство, как начнет завтра француз, - 
отвечал Кантакузен, с трудом пряча в бакенбардах улыбку, - а долг мой - 
исполнять повеления. 

"Как глуп этот полковник!" - подумал Беннигсен. 

- Ваш долг, ваш долг! - повторил он. - Ваш долг еще и в том, чтобы спасти свою 
часть от неминуемого истребления. А для этого надо кое о чем догадываться и 
соображать. 

Князь Григорий Матвеевич вспыхнул. 

- Соображать много легче, чем, по-видимому, кажется вашему 
высокопревосходительству... 

И Беннигсен вздрогнул. Глаза его сверкнули. 

- Молчать, полковник! - сказал он и быстро облизнул губы. - Я знаю людей, 
которые пробивают стены головами. А вы сами подставляете под падающую на вас 
стену свой жалкий череп. Я не встречал еще таких отважных... глупцов! 

Он вскочил на дрожки, и сухие коленки его выставились кверху двумя острыми 
углами... 

Странная неприязнь со стороны войск преследовала Беннигсена от появления его в 
армии до сегодняшнего дня. Солдаты почти не отвечали на его приветствия, 
офицеры глядели угрюмо и недоброжелательно. Откуда это бралось? Почему не было 
ничего подобного, когда подъезжал к войскам улыбающийся Кутузов? Понятно, что 
солдаты и офицеры не любили Барклая. Понятно, что они восторгались Багратионом. 
Но совершенно непонятно ни это слепое обожание дряхлого хитреца фельдмаршала, 
ни открытое отвращение к Беннигсену. Атмосфера глухой предвзятости, которую 
явственно ощущал вокруг себя барон, больно его раздражала. Не он ли водил 
русские армии к победам над Бонапартом? Пултуск и Прейсиш-Эйлау - это не 
Аустерлиц. Многие в Европе находят, что есть лишь два полководца, в полной мере 
владеющих искусством войны: Наполеон и он. Следовательно, дело не может 
заключаться в недоверии к его полководческому имени. А в чем же оно заключается,
 это несчастное дело? Только в интриге Кутузова. Но всякому действию должно 
быть равно противодействие, - на этом физическом принципе строится жизнь 
материи. Почему дух и мораль надо исключать из общего правила? Вовсе не надо. 
Против интриги - интрига. "Напишу государю, - думал Беннигсен, - не буду ни 
лгать, ни клеветать. Зачем? Достаточно рассказать о размещении войск на левом 
фланге, чтобы старческий маразм светлейшего всплыл на поверхности этих 
решительных дней, как пустая бутылка на воде. И о том, как деятельно и умело я 
исправлю эти непростительные ошибки..." 

Генерал Тучков встретил начальника главного штаба посреди своего лагеря с 
мрачным и недовольным видом. 

- Мой генерал, - сказал ему Беннигсен, - потрудитесь сейчас же выдвинуть ваши 
войска из-за леса как можно ближе к оконечности левого фланга. 

- Однако для чего это надо, ваше высокопревосходительство? - отвечал командир 
третьего корпуса. - Мне и здесь хорошо. 

Опять то же самое: все, столь естественные в положении Беннигсена, попытки 
вмешаться в стихийный ход вещей, направить его в русло смысла и разума 
натыкаются на слепой и упрямый отпор. Но на сей раз это не удастся. 

- Если я говорю, генерал, что вам надо передвинуть свои войска, я знаю, почему 
я так говорю. Мне не хочется напоминать вам, что мои приказания для вас 
обязательны. 

Тучков переступил с ноги на ногу. По грубому лицу его скользнула гримаса, 
похожая на сдавленный зевок. 

- Вашему высокопревосходительству известно, что я не первый день состою на 
императорской российской службе. Учить меня поздно даже вашему 
высокопревосходительству. Я не вижу надобности в передвижении - один лишь вред. 
Вам угодно, чтобы я вышел на отклон горы, отделяющий лес от левого фланга. Но 
ведь не трудно видеть, барон, что, обнаружившись таким образом, я буду поражаем 
нещадно...