вдохновениях. Он храбр в битвах, хладнокровен в опасности, необычайно 
распорядителен, тверд в ведении дела. Но... 

- Но? 

- Видите ли... Князь Багратион провел бурную и рассеянную молодость. Ему 
некогда было учиться. Он овладел военным искусством на опыте. А так как опыт 
часто противоречит книжным доводам кабинетной науки, князь своеобразно 
отличается от множества других военачальников. В этом отчасти причина его 
магического влияния на умы таких образованных генералов, как, например, 
Раевский. Они идут за ним совершенно слепо. Je le leur disais bien. Mais ils 
n'ont pas vouli suirve mes conseils, et bien les voila punis!{13} 

- Вы правы. Князь упустил Минск. Государь очень опасается, что подобные промахи 
будут повторяться. Его величество находит, что недостаток военного образования 
и общей учености обезоруживает князя перед лицом великолепной стратегии 
Бонапарта... 

- Бонапарта - да. Но, к нашему счастью, с Наполеоном нет ни Массены, ни Мармона,
 ни Ланна, ни Журдана, ни Сульта, ни Ожеро. Один из этих блистательных 
полководцев командует Домом инвалидов в Париже. На челе другого уже горит 
иудина печать измены. А прочие исполняют обязанности дядек при тупоумных 
братьях гения. В Россию пришли Мюрат, Ней, Даву... Это первоклассные таланты. 
Однако кто из них ученее Багратиона? Я хочу вас просить, дорогой полковник, 
вручить государю мое письмо. Я изложил в нем как эти соображения, так и многие 
другие, в сущность которых его величество, несомненно, посвятит вас. Я счастлив 
доверием государя, но удручен тягостью моей двойственной роли здесь, при князе 
Багратионе. Я так ненавижу Наполеона, что с невольной горячностью присоединяюсь 
к самым решительным порывам князя. И все же никак не могу завоевать его 
сочувствия. Он видит во мне прежде всего наблюдающее око, - это его раздражает. 
Я для него человек, лишенный родины, и он не хочет понять, что уже около 
двадцати лет назад я заменил потерянную родину долгом присяги и чести... 

Голос Сен-При прерывался от волнения: 

- Я очень хочу чувствовать себя русским. Скажу без похвальбы: мне удается это. 
И что же? Князь постоянно возвращает меня на какое-то неопределенное и крайне 
неудобное место. Боюсь, что я никогда не сумею победить его предубеждение... 

- Вероятно, ваше сиятельство, намереваетесь просить государя о переводе в 
Первую армию? 

- Нет. Генерал Барклай еще менее радовал бы меня как начальник. Кстати: он так 
же мало посвящен в планы государя, как и мой главнокомандующий? 

- Он посвящен больше. Но, конечно, тоже не полностью. Идея отступления Первой 
армии в укрепленный Дрисский лагерь принадлежит исключительно его величеству, и 
генерал Барклай - всего лишь точный исполнитель... 

- Тьфу, пропасть! - раздался за дверью громкий голос Багратиона. - Да куда же 
делся граф? Что? С государевым флигель-адъютантом? А ты не во сне видел, душа? 

Сен-При и приезжий полковник вскочили с мест. Граф испуганно поджал губы и 
бросился отодвигать скамейку от двери. Полковник одернул сюртук и поправил 
аксельбант. 

Глава шестая 

Командир седьмого корпуса генерал-лейтенант Раевский был слегка глуховат и 
поэтому ужасно не любил так называемых военных советов. Кроме того, столько раз 
случалось ему в них участвовать, принимать вместе с другими участниками общие 
решения и потом видеть, как все совершается иначе, что он привык время, 
затраченное на эти словопрения, считать просто потерянным. Особенно не 
нравились ему военные советы в присутствии царских посланцев, - таков именно 
был сегодняшний. Здесь дело положительно отступало на задний план. Зато сложно 
развертывалась утомительная игра людского самолюбия. И Раевский заранее знал, 
как сгруппируются интересы, и какие образуются лагери, и из каких соображений 
каждый участник совета будет говорить то или иное. К главнокомандующему 
примкнут донской атаман Платов по слепому доверию, и он, Раевский, - по 
убеждению в превосходстве смелой и самостоятельной военной мысли над робкой и 
малодушной. Государев посланец будет молчать, наблюдая. Но то, за чем он 
прислан, выскажет как бы от себя Сен-При. А к нему по дружбе и общим придворным 
привычкам присоединится начальник сводной гренадерской дивизии граф Воронцов. 
Шеф ахтырских гусар Васильчиков беспомощно повиснет в воздухе. Всего труднее 
будет Багратиону из-за его горячности. А тяжелее всего ему, Раевскому, - от 
глухоты и досадливых чувств. 

Николай Николаевич сидел возле князя, подперев кулаком большую курчавую голову. 
В лице и во всей невысокой и стройной фигуре, в движениях и даже в 
неподвижности его можно было легко заметить нечто такое, от чего благородство и