красненьким носом старика, что лицо городничего явственно ощутило дуновение 
свежего ветра. 

- Знать ничего не хочу! Чтоб было! Не то повешу! 

Олферьев с волнением следил за развитием этой сцены. Оба участника ее были 
правы, каждый по-своему. Князь Петр Иванович берег людей, но, сам неутомимый, 
бывал и к ним в нужде требователен до крайности. А городничий... Старый майор 
вдруг побагровел. Челюсть его перестала дрожать. 

- Меня повесить? - рявкнул он. - За что-с? Аль не служил я кровью своему 
государю! Али сын мой, Смоленского полка, что в седьмом вашем корпусе, 
подпрапорщик Зиминский, не льстится надеждой за родину жизнь сложить под вашей 
командой? Меня повесить! Как-с? 

Городничий сорвал с себя зеленый сюртук и, распахнув рубашку, плачущим от обиды 
голосом прокричал; 

- Вот они, раны-с... Багратион хотел отвернуться. 

- Нет, уж извольте взглянуть, ваше сиятельство! 

Плечо старика было много лет назад разворочено осколком фугаса и до сих пор 
имело уродливый и жалкий вид. Через грудь шел багровый рубец от глубокого 
сабельного удара. На животе... Князь Петр Иванович подошел к ветерану и обнял 
его. 

- Прости, душа! Я думал, что ты из крапивного семени{8}, а не наш брат. Прости 
же великодушно. А теперь без крика и шума скажу: не выполнишь расстреляю! 

Несколько секунд городничий молча смотрел на него так, как был, - с голым 
плечом и обнаженной грудью. Потом аккуратно застегнул сюртук и, вытянувшись, 
отчеканил: 

- Будет исполнено! 

Глава пятая 

- Садись, Алеша, и пиши, что говорить стану. Или... обожди малость. Ей-ей, не 
подьячий я, чтобы сочинять что ни день письма царю. Я - воин. В том мое дело, 
чтобы командовать. Не дают! А если бы отказался министр?{9} Завтра был бы я в 
Витебске. Отыскал бы там Витгенштейна с первым его корпусом. А потом распашным 
маршем двинулся бы, в приказе отдав: "Наступай! Поражай!" Вот моя система: кто 
раньше встал, тот и палку взял. Ой, сколь много важности в быстроте! Под 
расстрел готов, коли господина Наполеона в пух не расчешу! Но что делать! Не 
открыт государем мне общий операционный план. Министр знает, да от меня в 
секрете держит... 

Багратион шагал по горнице. Вдруг, пораженный внезапной догадкой, он 
остановился перед Олферьевым. Пронзительный взгляд его огненных глаз упирался в 
молодого офицера. Но Олферьев чувствовал, что князь не видит его. 

- А что, коли и министр тоже ничего не знает, кроме того, что государю не 
угодно больших сражений давать? Скрытен от нас государь! И легко может Барклай, 
как и я, ничего не знать. Тогда так сужу: либо не имеет министр вожделенного 
рассудка, либо лисица. Знает и молчит, - гнусно. Не зная, молчит, - опять же 
гнусно, ибо в одном со мной положении быть стыдится. Приказчик он, бурмистр 
государев, а не министр. Но при всем том министром зовется и на шее моей сидит..
. 

Багратион крепко ударил себя по шее. Раздражавшие его мысли неслись, как тучи 
по небу, тяжелые, темные, готовые излиться яростными потоками гневных слов. Да 
разве один Барклай сидел у него на шее? А тот, красавец в локонах, с узкими, 
слегка поджатыми губами, начальник штаба Второй армии, господин 
генерал-адъютант граф де Сен-При? Отец его был француз, мать австриячка. 
Родился он в Константинополе. Учился в Гейдельбергском университете. С 
семнадцати лет в русской службе. Под Аустерлицем потерял лошадь и за то получил 
Георгия. При Гутштадте ранен в ногу картечью. Отлично! Но кто же все-таки он, 
этот граф? Что он для России? Почему он начальник штаба одной из российских 
армий и генерал-адъютант императора? Царь шлет ему письма. О чем? От Сен-При не 
дознаешься. Иной раз будто вытолкнет его что-то вперед с каким-нибудь 
неожиданным новым планом. Ясно: не его это планы, а государевы. Но зачем же 
государь шлет проекты к Сен-При, а от главнокомандующего таит их? И выходит, 
что главнокомандующий должен повиноваться начальнику своего штаба - мальчишке, 
проходимцу. А как этот французишка на ухо легок! Не шпион ли? "Мы проданы, - 
думал князь Петр, ведут нас на гибель. Где сыскать равнодушия? Нет мочи дышать 
от горя и досады..." Он присел к столу против Олферьева. 

- Хотел писать царю, не буду. А чтоб душу отвесть, черкнем, душа Алеша, тезке 
твоему, Алексею Петровичу Ермолову. Начинай без экивоков: "Мочи нет, любезный