дание Дивана, понимая, 
что случилось непоправимое: возобладала партия войны. С истерией в голосе 
великий визирь потребовал возвратить Крым, отказаться от Кучук-Кайнарджийского 
договора, запретить Черноморский флот России, иначе... Усталым (в эти дни 
сжигались все секретные бумаги, отправлялись последние сообщения в Петербург, 
Херсон, Кременчуг), но твердым голосом Булгаков отверг требования и тут же был 
препровожден в страшный Семибашенный эамок — Едикуле, предназначенный для 
врагов султана. Девять лет назад там уже сидел русский посол Обресков, что 
означало тогда начало первой войны с Турцией при Екатерине. И сейчас, 13 
августа, Турция объявила войну России. По-видимому, после прибытия первого 
сообщения в Очаков турецкий флот перекрыл лиман. Русские корабли тоже 
приготовились к бою. Мордвинов понимал, что, уничтожив эти корабли, турки могут 
высадить десант в Глубокой Пристани, захватить Херсон.

Вдоль Днепра вытянулись суда всех типов, которые способны были нести пушки. 
Вскоре к ним подтянулись из устья лимана фрегат «Скорый» и бот «Битюг», 
отбившиеся от преследователей.

Потемкин, Мордвинов, все морские командиры восприняли их переход как большую 
победу. Но до этого было еще очень далеко. Войнович же получил от Потемкина 
записку такого содержания: «Подтверждаю Вам собрать все корабли и фрегаты и 
стараться произвести дело, ожидаемо от храбрости и мужества Вашего и 
подчиненных Ваших. Хотя бы всем погибнуть, но должно показать всю 
неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Сие объявить всем офицерам 
Вашим. Где завидите флот турецкий, атакуйте его, во что бы то ни стало, хотя бы 
всем пропасть».

Начало войны для русского флота было, как всегда, неожиданным. Не хватало 
морских служителей, артиллерии, боеприпасов, надо было срочно 
доукомплектовываться. Суворов передал триста канониров во флот, на шаткую 
палубу вступили в качестве моряков солдаты морских команд, что высаживались в 
качестве десантов с кораблей. Они-то хоть на море бывали, посчитал Мордвинов. И 
тут же разработал план внезапного нападения на турецкий флот у Варны. Ему 
хотелось давно утвердиться не только в качестве старшего члена Черноморского 
адмиралтейского правления флотом, но и фактическим его главнокомандующим, 
победоносным флотоводцем. Он предложил Потемкину на утверждение план нападения 
на турецкий флот, но не у Очакова, как можно было ожидать, а у Варны. В этом 
несколько авантюрном плане был задействован и элемент внезапности, возможность 
уничтожить флот на рейде, ибо спрятаться в Варненской гавани за огнем береговых 
батарей не было возможности. Потемкин и его окружение план поддержали. 
Приближенный к князю и знающий досконально его настроение начальник канцелярии 
полковник В. С. Попов отписал Мордвинову: «Вам представляется честь встревожить 
султана в его серале... Кажется, турецкие силы не страшны, когда фрегат и бот 
не потрусили целого флота». Не лучшую службу сыграло мужественное сражение 
«Скорого» и «Битюга» для реального представления о турецком флоте. Однако для 
того, чтобы быть справедливым, следует сказать, что поражение русскому флоту 
нанес не флот турецкий. Поражение пришло от недоброкачественного строительства, 
неумелости в действиях команд и командиров, от жесточайшей бури, разметавшей и 
разломавшей корабли. Севастопольская эскадра в составе трех 66-пушечных 
кораблей («Слава Екатерины», «Святой Павел», «Мария Магдалина»), а также семи 
других военных судов 31 августа взяла курс на юго-запад. Контрадмирал Войнович, 
который возглавлял эскадру, тоже был настроен оптимистически и, естественно, 
хотел победоносно завершить этот поход, чтобы беспрекословно утвердиться в 
звании командующего Севастопольской эскадрой. В ответ на робкие пожелания 
переждать ветры и волнения он высокомерно сказал: «Слова ваши — бабьи сказки, я 
надеюсь на моих капитанов». У знаменитого и трагического для русского флота 
мыса Калиакрия эскадра встала в дрейф. А дальше случилось непоправимое.

«Шторм с дождем и превеликой мрачностью обрушился на эскадру. Ломались, как 
соломинки, мачты, разлетались в клочки паруса, разрывались ванты. Корабли 
разметало по морю, кое-кто отдался воле волн, кое-кто пытался развернуться по 
ветру и двигался в юго-восточном направлении, то ли к Тамани, то ли к Синопу. 
„Мария Магдалина“ уже в первый день осталась без мачт. „Св. Андрей“ лишился их 
на второй день.»

Пушки, бочки с солониной, переплетенные канатами куски мачт, щиты и переборки — 
все это носилось по палубам, налетало друг на друга, создавало смертельную 
круговерть, сбивая и калеча людей. Флагманский корабль «Слава Екатерины» стал 
тонуть, вода поднялась в нем на три метра. Помпы, ведра, ушаты не помогали. 
Поломался даже румпель. За борт летело все, что облегчало корабль. Море 
поглотило мебель, бочки, доски, ядра. В дар Посейдону были выброшены штабные 
бумаги, карты с диспозицией несостоявшегося сражения и даже разукрашенная 
бриллиантами табакерка Екатерины, подаренная Войновичу за расторопность при 
управлении императорской шлюпкой. В тот же час Войнович расторопности не 
проявил и, казалось, уже готовился к последнему часу. Спасла расторопность и 
храбрость офицера Дмитрия Сенявина, освободившего судно от сломанной мачты.

Последствия бури были катастрофическими. Полуразрушенную «Марию Магдалину» 
отнесло к Босфору с 400 членами экипажа в качестве первого боевого трофея турок,
 англичанин — наемный капитан Тиздель сдался туркам. Исчез в пучине фрегат 
«Крым», жалкое зрелище представляла собой эскадра, собра