сухопутных казаков к 
морским просторам было не случайно. Были тут и объективная необходимость, и 
жажда новых открытий, и любопытство, и авантюризм, и державные стремления 
утвердиться прочно на берегах, и восстанавливаемая историческая справедливость. 
Быстро возрождалась тогда вековечная морская выучка. Моряк и плотник, солдат и 
строитель, торговец и предприниматель, помещик и купец, архитектор и священник, 
инженер и офицер пришли на этот полуденный берег империи. Одни искали здесь 
счастливой доли, другие хотели получить новые земли и людей, одни давали выход 
своей творческой натуре, другие стремились накопить капитал, одни не верили ни 
во что, другие истово искали тут подтверждения первоапостольских знаков, одни 
искали свободу, другие заковывали ее.




Первый орден


Во вновь возводимые дворцы, крепостные бастионы, солдатские казармы, в сырые 
землянки горожан вползла страшная беда. На просторах Южной России вспыхнула 
чума. Большего бедствия в XVIII веке не знали. (Да и в предыдущие века тоже.) 
Ни войны, ни междоусобицы, ни зверства феодалов и деспотов всех мастей не 
уносили столько жизней, как эта зловещая болезнь.

Затихли, опустели дома в Херсоне, Таганроге, Екатеринославе, Полтаве, 
Кременчуге, Елизаветграде, Севастополе. Задымили, отгоняя мор, костры, 
прокуривая одежды каждого, встали у шлагбаумов солдаты, не впуская пришельцев, 
заработали карантины. Но чума лишь криво усмехнулась костлявой челюстью, и 
после каждой ее гримасы усиливался погребальный звон. Гробы, а то и просто 
мешки с трупами опускались в неглубокие ямы, с каждым днем опустошая недавно 
заселенную Новороссию. Плоды Кучук-Кайнарджийского мира на отвоеванных 
территориях пожинала смерть, и усилия солдат и полководцев империи в этой войне,
 казалось, были напрасны.

Рескрипты, приказания, советы о том, как преодолеть опасность, неслись из 
сановитого Петербурга, самого выставившего карантинные посты на много верст 
вперед от царских дворцов. Но чтобы исполнить эти указания, нужны были смелые, 
самоотверженные, организованные командиры.


* * *

Ранним летним утром Ушаков выводил из Херсона команду своего корабля в степь. 
Из середины большого квадрата, по углам которого забивали колышки, прошмыгивали 
между группами моряков суслики, отбегая дальше в поля. Они становились на 
холмики и с удивлением смотрели, как люди делали себе на месте их пристанищ 
широкие норы. Да, землянок Ушаков приказал отрыть много. Для офицеров, для 
морских служителей здоровых, для тех, у кого есть подозрение к болезни, для 
больных, для выписавшихся из госпиталя, для карантина. Везде лежали кучи камыша 
и сухой травы. Недавно прибывший для прохождения службы мичман Пустовалов с 
удивлением прислушивался к разговору своего командира и пожилого, с обвисшими 
усами боцмана.

— Ну так как, Петрович, разложим костры по всей линии или в разных местах?

— В разных местах, ваше превосходительство. Чтобы дым зазря не пропадал. У 
карантина, у гошпитальных, на входе в лагерь.

— Верно, пожалуй. Да еще в центре у палаток основной команды, чтобы здоровые 
все под дымком были.

— А еще, Федор Федорович, в костры чебреца и душицы добавлять следует. 
Лихоманка духмяности не любит, она в гнилостях и прелестях себе добычу находит.

— Вот и давай, Петрович, возьми с десяток служителей и поищи чебреца и других 
запашистых трав по ярам и рощицам.

Вечером в офицерской землянке, полулежа на свежестроганом лежаке, мичман 
размышлял вслух:

— Не похож наш командир на капитана первого ранга. С боцманом будто с ровней 
говорил, а нас в Морском корпусе обучали высоко честь офицера держать, не 
топтать ее, не снижать.

Дементий Михайлов, корабельный штурман, что вычерчивал за столом какой-то план, 
не поднимая головы, ответствовал:

— Он ее и не марает. Честь — она сверкать должна, как труба медная, а чистят ее 
боевым и мирным делом.

Мичман пожал плечами: «Ну это честь, а к чему себя так н