ает, видит, что все говорят о флоте, но его 
еще нету, и видит его силу пока еще один неистовый вице-адмирал. Но тот 
закашлялся, затрясся, махнул рукой:

— Я вот сюда прилягу, шубой накроюсь. Лихорадка чертова еще из-под Кольберга 
терзает. А ты про Дон расскажи, про устье, что там ждать можно? С лоцманом шел? 
Или по карте? Как солдатики-то на кораблике, в мореходцев превращаются?

Ушаков долго рассказывал про капризы Дона, заносы песчаные в устье, где можно 
застрять надолго, про круговерти опасные и про то, как надо бы отбирать во флот 
людей бесстрашных, воды не боящихся.

— Где их взять-то? — ворчал Сенявин. — Не будешь же всех из Архангельска да 
Новгорода тащить, там Балтийский флот на них держится. Надо южного мужика с 
морем связать. Он здесь тоже сметливый да понятливый. А ты сам-то откуда родом? 
Ярославский? Ну вот губерния — тоже для мореплавателей подходящая. Гриша-то 
Спиридов ведь тоже оттуда.

Не сразу понял Ушаков, что это он о главном ныне адмирале России, о Григории 
Андреевиче Спиридове и его эскадре. Сказал с почтением:

— Великая миссия им досталась. В какое логово подались, с самым большим флотом 
встретятся. Каково-то им там?..

Сенявин присел, задумался и доверительно обратился к Федору:

— Я признаться могу, сам на них с величайшей завистью смотрю. С природы-то я не 
завистлив был, даже до сего случая ни к чему... А теперь под старость черт дал 
зависть. Рассуди: они все ведут службу прямо по своему званию по морю, да и на 
кораблях, а я, как гусар, пешком.

Тень печали и болезни легла на лицо Сенявина, он задумался, но ненадолго: кучей 
ввалились офицеры, строители, кричали друг на друга, указывали пальцем, хватали 
за кафтаны и мундиры.

— Хватит! — крикнул вице-адмирал. — Пора помириться! Державное дело делать.

— Ваше высокопревосходительство! Алексей Наумович, но он же весь лес на свой 
корабль забирает. Не успел я уехать на ту верфь, вы же знаете, что я один и тут 
и там. Он лес вывез и все на один корабль, другие стоят.

— Что самовольничаешь? Не твоя ведь усадьба, что хочу, то и ворочу, — 
загромыхал, преобразившись из больного старика в грозного адмирала, Сенявин.

— Алексей Наумович, — приложил руки к груди высокий капитан 2-го ранга, — мне 
доделать малость осталось, и корабль готов, а лес завтра будет, везут уже.

Сенявин пожурил его еще за самовольство, но согласился:

— Верно, Иван Афанасьевич, прискакал гонец, сегодня уже двадцать подвод 
подведут да завтра столько же. Хватит тебе. Остынь. Давайте щей похлебаем.

Пока расставляли миски да раскладывали приборы, Сенявин вызвал уезжающего в 
Петербург капитан-лейтенанта. Тот пришел и доложился. Ушаков обнялся с вошедшим,
 обрадовался как родному. Ваня Апраксин, его прошлогодний командир на праме, 
вместе Дон обуздывали. И вот уже в Петербург. Что так быстро? Тот обернулся и 
тихо сказал:

— Перемрем все, Федя, здесь. Надо хоть в бой, на Средиземное, но от этой 
гнилости бежать. Вон, смотри, адмирал наш совсем плох.

Сенявин, как бы услыша, обернулся к Апраксину и тихим хриплым голосом сказал:

— Прошу о сей моей болезни жене не сказывать, и ежели она от кого о том может 
поведать, то примите на себя труд уверить ее, что я здоров.

И лихорадка снова забила его мелкой дрожью, но он пересилил себя, сел за стол 
вместе со всеми, расспрашивал Афанасьева о делах в Икорце, о поставках железа, 
капитана судна о якорях и команде, Ушакова об опасностях от кочевников и 
наибольших отмелях. Все хотел внать, перепроверить этот вершитель морских судеб 
на юге Отечества.

Прощались все вместе, каждому сказал деловое напутствие и дал наказ. На 
Апраксина посмотрел грустно и сказал:

— Езжайте немедля, господин капитан-лейтенант, рапорта мои передайте 
вице-президенту Адмиралтейств-коллегии его светлости Чернышеву. Да скажите ему, 
что мы дело свое исполним. И не умрем. — Подумал и добавил: — Впрочем, многие 
умрут.

Ушакову подал руку и неожиданно вспомнил:

—