решительно спросил Федор.

— Я твой «старикашка», а ты мой «рябчик», — важно ответствовал светлоусый, и на 
глазах изумленного Федора запихал в ноздри кусок душистого табака.

— Не пойму что-то. Нам сегодня на плацу внушали, что командиром моим есть 
корпусной офицер Егор Ирецкий, и его приказы я должен выполнять. А о «рябчиках» 
и «старикашках» слыхом не слыхивал.

— Вот будешь ныне знать, кто твой истинный начальник. У нас, у кадет, тут свой 
устав имеется. Да ты не сомневайся, то правило испокон веков заведено. Лучше 
скажи, у тебя деньги есть?

Федор замялся, помнил, матушка наказывала никому об этом не говорить, но тут-то 
скрываться нечего, своя братия, морская.

Ответил:

— Есть немного.

— Ну так вот, давай сигани на угол от Кикиного дома. Купи бутылку, сбитня и 
яблок и тащи сюда. Да так, чтобы офицер не заметил.

Федор наморщил лоб, подумал о деньгах, но спросил не об этом:

— А пошто дом-то Кикиным зовется?

— Э-э-э, то дело давнее. Первый дом у Морского корпуса, что тогда академией 
звался, был отобран аль куплен у купца Кикина на Неве. С той поры и нас там 
нету, и дом-то снесен, и корпус в другие места переехал, дом Миниха обжил, а 
все про наш корпус морской говорят — Кикин дом... Так ты давай на угол, валяй.

Федор вздохнул, поморщился от своей несговорчивости и обреченно протянул:

— Не-е... Не пойду. Мне батюшка не велел расходовать. До Нового года не пришлют 
больше.

— Ты что, негодник! — завращал глазами светлоусый гардемарин, чихнув от табака.
 — А ну беги быстрее в лавку, пока тебе тут не всыпали горячих.

— Не-е. Сказал не пойду, значится, не побегу. Я батеньку привык слушать. — И, 
повернувшись, пошел к выходу. Сильный и неожиданный удар под коленки и в спину 
подкосил его. Он упал на дверь и, вытянув руки вперед, вылетел в коридор под 
ноги ротному офицеру. Тот едва отскочил и тут же, стремительно приблизившись к 
лежащему Федору, сгреб его за воротник, приподнял перед собой.

— Ты что, недоумок, — так дразнили в корпусе кадет первого года обучения, — 
наук не постиг, а уже бунт подымаешь, на офицера нападаешь! — загремел он. Из 
разбитого носа Ушакова капала кровь, на лбу расплывалось пятно синяка. Офицер, 
не умея смягчить голос, сипловато-хрипло рыкнул:

— Ты что — ядро? Или пуля ружейная? Может, тебя кто толкнул сзади?

Федор пришел в себя, тяжело вздохнув, не глядя на офицера, сказал:

— Не-е... Разбежался и прыгнул... Сам упал.

— Сам? Ну тогда караул вне очереди.

Вечером, когда он проходил по длинному корпусному двору, его обогнал светлоусый 
и дружески хлопнул по плечу:

— А ты малый крепкий, «не задорный». Будем дружить. Меня Яковом Карташевым 
кличут.

Потом уже узнал Федор, что «задорными» называли в училище тех, кто жаловался на 
своих товарищей, доносил о своих обидах офицерам. Ни разу не испытал он на себе 
сурового наказания, которое применялось к «задорным», когда с ними никто не 
говорил и не останавливался. То была невыносимая мука, когда к несчастному 
жалобщику поворачивались спиной, удалялись как от зачумленного. Лишь 
победоносная драка да удалое молодечество во время плавания смывали позор с 
«задорного». В тот первый день Федор нутром почувствовал необходимость 
исполнения морского закона — закона спайки и братства, но подчинения кулаку не 
принял.

...На следующий день выдавали одежду и амуницию. Зеленый кафтан Федору нашли 
сразу, а штаны не подходили — все были коротки.

— Эко тебя угораздило! — беззлобно ворчал каптенармус. —