Феде, — на военную 
службу был вчинен в гвардию. И здесь, в Петербурге, в таком славном месте 
увеселений и без особого тщания о своей душе служить стал, больше заботился о 
греховных сластях, коим с сотовариществом предавался. Однако же в один день, 
когда звучали вкруг нас, забавляющихся, гусли и свирели, паде внезапно один из 
товарищей моих на землю и умре без покаяния. То событие повергло мою душу в 
тревогу и боль. И решил я оставить всю сию жизнь мирскую и устремиться в 
полнощные края. Увидел я, что мир в нашем воображении не то, что божеской рукой 
создано, а то, что разумеем, что худое в мир грехом введено, а именно изменил 
мирские суеты, бесчестные другим примеры, вредные худыми людьми обхождения, 
всякие соблазны и препятствия к добродетельному житию, а потом решил я 
удалиться от мира и избрать себе состояние, в котором беспрепятственно хочу 
упражняться в богомыслиях.

— Однако же кто-то должен землю пахать да державу от врагов защищать, — сказал 
отец.

— И я не говорю, что уйти надо в бездельность. И здесь и в Саровской пустыни 
мечтаю, чтобы были все молящиеся при рукоделии, отогнав себя от праздности. 
Дары богу действием хочу нести и от нечистот мира действом освободиться.

— Куда же ушел ты тогда-то, Ваня? — робко перебила мать.

— А... — махнул рукой Иван, — где я только не был. Отослал слугу в Ярославль, и 
там возле города переоделся я из мирских одежд в черную, убогую, яко труднику 
пустынному суща. Возле города, уже переодетый, — возвел глаза вверх, — 
встретился мне на возке дядя наш...

— Никогда он мне этого не рассказывал, — удивился отец.

— Да он меня и не познал в худой одежде. И я тогда решил окончательно: так тому 
и быть. В двинских лесах в Поморье оказался, а потом в Плащанской обители в 
киевских местностях. Ко мне там настоятель отказал в келье, а затем и выдали 
наряду воинскому, как беспаспортного, привезли в Петербург и прямо к царице.

— Во как! — со страхом и восхищением присвистнул Степан.

— Да! Ведь из гвардии не бегали раньше.

— Вот именно, — хмыкнул отец. — Что же она тебе сказала? Чай, не погладила по 
головке.

— Не погладила, но и не отсекла. Вопрошала: зачем ты из полку моего ушел? Для 
удобства спасения моей души, ваше императорское величество, я ей ответил. Тогда 
она мне дивное слово сказала: «Не вменяю тебе побег в проступок, жалую тебя 
прежним чином, вступай в прежнее званье».

— Ну так что ж ты зевал-то? — окончательно разочаровался в брате отец.

— Я ей ответил тогда, Елизавете Петровне, государыне нашей: в начатой жизни 
моей, ваше императорское величество, для Бога и души моей до конца пребыть 
желаю, а в прежней жизни и чина не желаю. Она тогда и рекла мне: «Для чего 
уходом ушел из полку, когда к такому делу и от нас мог быть отпущен?» Я же ей 
сказал, если б о сем всеподданнейше утруждал, тогда, то верно было бы и сейчас, 
как убогий утруждаю, как в том случае. Рекла императрица: куда желаешь? Я и 
сказал тогда: в Саровскую пустынь. Она и ответила: пусть. Только останься, 
побудь в Александро-Невской лавре у кружки. И был пострижен я и наречен в честь 
святого нашего ярославского Федора. Хотел бы я, чтобы деяния того святого 
осветили и тебя, отрок, — осенил он крестным знамением Федю. — Чтобы на путях 
дальних твоих были свершения великие. Думай же всегда о ближних. А еще кто о 
ближнем не радит, тот, наверное, и веру нашу отвергает. Люби человеков, с коими 
будешь, и ждет тебя победа.

Страшно как-то было Феде, в душе у него что-то затрепетало и позвало вдаль, в 
неизведанный доселе мир.




Кикин дом


— А ты, любезный, будь добр, подай мои ботины, — покровительственно и 
доброжелательно протянул краснолицый гардемарин с пробивающимися светлыми усами 
только что определенному в морской шляхетский корпус Федору Ушакову. Федор 
смутился, покрылся краской, но ботины подал, вопросительно взглянув на 
гардемарина.

— Вот так, голубчик, будешь исполнять все мои приказания, — старался тот 
говорить солидно, с хрипотцой.

— А ты кто будешь? — н