задача атаки укрепленной позиции у Молодечно, что подготовка его была отличная 
и он был твердо убежден, что с теми средствами, которые были ему даны, он 
безусловно одержал бы победу, а потому как он, так и его войска были вне себя 
от огорчения, что атака, столь долго подготовлявшаяся, совершенно для них 
неожиданно отменена. Поэтому поводу он ездил объясняться с Эвертом. Тот ему 
сказал сначала, что такова воля государя императора; на это Рагоза заявил, что 
он не хочет нести ответственности за этот неудавшийся по неизвестной ему 
причине маневр и что просит разрешения подать докладную записку, где ясно 
изложит, что не было никакого основания для оставления этой атаки и что новая 
атака у Барановичей едва ли может быть успешной по недостатку подготовки; он 
просил Эверта представить эту докладную записку верховному главнокомандующему. 
Эверт сначала согласился на эту просьбу и посадил Рагозу с его начальником 
штаба в своем кабинете для составления этой записки, но когда Рагоза эту 
записку написал и сам вручил ее Эверту, то командующий заявил ему, что такую 
записку он никому не подаст и оставит у себя, и тут только сознался, что 
инициатива отказа от удара на выбранном у Молодечно участке исходила от него 
лично и что он сам испросил разрешения в Ставке перенести удар на другое место.
      
      Все это меня чрезвычайно удивило, и я спросил Рагозу, как он сам 
объясняет себе такой ни с чем не сообразный поступок Эверта. Рагоза ответил мне,
 что, по его убеждению, громадные успехи, которые сразу одержали мои армии, 
необыкновенно волновали Эверта, и ему кажется, что Эверт боялся, как бы в 
случае неуспеха он как военачальник не скомпрометировал себя, и полагал, что в 
таком случае вернее воздержаться от боевых действий, дабы не восстановить 
против себя общественного мнения. Впоследствии до меня дошли сплетни, будто 
Эверт однажды сказал: «С какой стати я буду работать во славу Брусилова». Я, 
конечно, этому не верю, но привожу это как доказательство того, чего он, 
собственно, добился своими действиями в общественном мнении, о котором, по 
словам Рагозы, так заботился. Русской же армии он повредил бесповоротно. Как бы 
то ни было, я остался один. Чтобы покончить с вопросом о помощи, оказанной 
Западным фронтом, скажу лишь, что действительно в последних числах нюня, по 
настоянию Алексеева, атака на Барановичи состоялась, но, как это нетрудно было 
предвидеть, войска понесли громадные потери при полной неудаче, и на этом 
закончилась боевая деятельность Западного фронта по содействию моему 
наступлению.
      
      Будь другой верховный главнокомандующий – за подобную нерешительность 
Эверт был бы немедленно смещен и соответствующим образом заменен, Куропаткин же 
ни в каком случае в действующей армии никакой должности не получил бы. Но при 
том режиме, который существовал в то время, в армии безнаказанность была полная,
 и оба продолжали оставаться излюбленными военачальниками Ставки.
      
      Все это время я получал сотни поздравительных и благодарственных 
телеграмм от самых разнообразных кругов русских людей. Всё всколыхнулось. 
Крестьяне, рабочие, аристократия, духовенство, интеллигенция, учащаяся молодежь 
– все бесконечной телеграфной лентой хотели мне сказать, что они – русские люди 
и что сердца их бьются заодно с моей дорогой, окровавленной во имя родины, но 
победоносной армией. И это было мне поддержкой и великим утешением. Это были 
лучшие дни моей жизни, ибо я жил одной общей радостью со всей Россией. 
Насколько я помню, если не первой, то одной из первых была телеграмма с Кавказа 
от великого князя Николая Николаевича: «Поздравляю, целую, обнимаю, 
благословляю». Прочитав эту телеграмму, я был сильно взволнован, настолько она 
меня тронула. Он, наш бывший верховный главнокомандующий, не находил слов, 
чтобы достаточно сильно выразить свою радость по поводу наших побед. Я объясняю 
себе свое волнение тем, что нервы мои были слишком измучены предыдущими 
переживаниями в столкновениях с людьми совсем иного склада. И только несколько 
дней спустя мне подали телеграмму от государя, в которой стояло всего несколько 
сухих и сдержанных слов благодарности.
      
      Такие впечатления не изглаживаются, и я их унесу с собой в могилу.
      
      Хотя и покинутые нашими боевыми товарищами, мы продолжали наше кровавое 
боевое шествие вперед, и к 10 июня нами было уже взято пленными 4013 офицеров и 
около 200 000 солдат; военной добычи было: 219 орудий, 644 пулемета, 196 
бомбометов и минометов, 46 зарядных ящиков, 38 прожекторов, около 150 000 
винтовок, много вагонов и бесчисленное количество разного другого военного 
материала. 11 июня в состав ЮгоЗападного фронта была передана 3я армия 
генерала Леша, и я поставил задачей 3й и 8й армиям – разбить противостоящего 
противника и овладеть районом Городок – Маневичи; двум левофланговым армиям, 
7й и 9й, – продолжать наступление на Галич и Станиславов и, наконец, 
центральной, 11й армии, – удерживать занимаемое положение. С 11 по 21 июня 
войска Леша и Каледина, во исполнение данной им задачи, производили необходимые 
перегруппировки своих сил. В это же время 8й армии Каледина пришлось отбивать 
многократные контратаки вновь подвезенных с других фронтов многочисленных 
германских полчищ, стремившихся прорвать фронт 8й армии и отбросить ее к Луцку.

      
      Собственно продвижение Каледина к ВладимируВолынскому мною одобрено не 
было; произошло оно и не по его указанию, а вследствие горячности войск при 
преследовании разбитого противника; мною же ему многократно доказывалось, и сам