огонь артиллерии имеет громаднейшее значение в успехе атаки, артиллерия 
начинает атаку и после ее надлежащей подготовки, то есть после того, как 
сделано достаточное количество проходов в проволочных заграждениях и уничтожены 
укрепления противника, его убежища и пулеметные гнезда, должна сопровождать 
атаку пехоты, препятствуя своим заградительным огнем подходу неприятельских 
резервов. Роль начальника артиллерии, как из этого видно, имеет громадное 
значение, и он, как капельмейстер в оркестре, должен дирижировать этим огнем, 
для чего телефонная связь между ним и артиллерийскими группами должна быть 
чрезвычайно прочно устроена, дабы она не могла быть прервана во время боя.
      
      Должен признать, что везде наша артиллерийская атака увенчалась полным 
успехом. В большинстве случаев проходы были сделаны в достаточном количестве и 
основательно, а первая укрепленная полоса совершенно сметалась и вместе со 
своими защитниками обращалась в груду обломков и растерзанных тел. Тут ясно 
обнаружилась обратная сторона медали: многие убежища разрушены не были, но 
сидевшие там части гарнизона должны были класть оружие и сдаваться в плен, 
потому что стоило хоть одному гренадеру с бомбой в руках стать у выхода, как 
спасения уже не было, ибо в случае отказа от сдачи внутрь убежища металась 
граната, и спрятавшиеся неизбежно погибали без пользы для дела; своевременно же 
вылезть из убежищ чрезвычайно трудно и угадать время невозможно. Таким образом, 
вполне понятно то количество пленных, которое неизменно попадало к нам в руки. 
Я не буду, как и раньше, подробно описывать шаг за шагом боевые действия этого 
достопамятного периода наступления вверенных мне армий; скажу лишь, что к 
полудню 24 мая было нами взято в плен 900 офицеров, свыше 40 000 нижних чинов, 
77 орудий, 134 пулемета и 49 бомбометов; к 27 мая нами уже было взято 1240 
офицеров, свыше 71 000 нижних чинов и захвачено 94 орудия, 179 пулеметов, 53 
бомбомета и миномета и громадное количество всякой другой военной добычи.
      
      Но в это же время у меня снова состоялся довольно неприятный разговор с 
Алексеевым. Он меня опять вызвал к телеграфному аппарату, чтобы сообщить, что 
вследствие дурной погоды Эверт 1 июня атаковать не может, а переносит свой удар 
на 5 июня. Конечно, я был этим чрезвычайно недоволен, что, не стесняясь, и 
высказал, а затем спросил, могу ли я, по крайней мере, быть уверенным, что хоть 
5 июня Эверт наверняка перейдет в наступление. Алексеев ответил мне, что в этом 
не может быть никакого сомнения, но 5 июня опять меня вызвал к телеграфному 
аппарату, чтобы сообщить иное: по новым данным, разведчики Эверта доносили, что 
против его ударного участка собраны громадные силы противника и многочисленная 
тяжелая артиллерия, а потому Эверт считает, что атака на подготовленном им 
месте ни в коем случае успешной быть не может, что, если ему прикажут, он 
атакует, но при убеждении, что он будет разбит; Эверт просит разрешения 
государя перенести пункт атаки к Барановичам, где, по его мнению, атака его 
может иметь успех, и, принимая во внимание все вышесказанное, государь 
император разрешил Эверту от атаки воздержаться и возможно скорее устроить 
новую ударную группу против Барановичей. На это я ответил, что случилось то, 
чего я боялся, то есть, что я буду брошен без поддержки соседей и что, таким 
образом, мои успехи ограничатся лишь тактической победой и некоторым 
продвижением вперед, что на судьбу войны никакого влияния иметь не будет. 
Неминуемо противник со всех сторон будет снимать свои войска и бросать их 
против меня, и, очевидно, что в конце концов я буду принужден остановиться. 
Считаю, что так воевать нельзя и что даже если бы атаки Эверта и Куропаткина не 
увенчались успехом, то самый факт их наступления значительными силами на более 
или менее продолжительное время сковал войска противника против них и не 
допустил бы посылку резервов с их фронтов против моих войск. Создание новой 
ударной группы против Барановичей ни к каким благим результатам повести не 
может, так как для успешной атаки укрепленной полосы требуется подготовка не 
менее шести недель, а за это время я понесу излишние потери и могу быть разбит. 
Я просил доложить государю мою настоятельную просьбу, чтобы был дан приказ 
Эверту атаковать теперь же и на издавна подготовленном участке. Алексеев мне 
возразил: «Изменить решения государя императора уже нельзя» – и добавил, что 
Эверту дан срок атаковать противника у Барановичей не позже 20 июня. «Зато, – 
сказал Алексеев, – мы вам пришлем в подкрепление два корпуса». Я закончил нашу 
беседу заявлением, что такая запоздалая атака мне не поможет, а Западный фронт 
опять потерпит неудачу по недостатку времени для подготовки удара и что если бы 
я вперед знал, что это так и будет, то наотрез отказался бы от атаки в одиночку.
 Что касается получения двух корпусов в подкрепление, то по нашим железным 
дорогам их будут везти бесконечно и нарушат подвоз продовольствия, пополнений и 
огнестрельных припасов моим армиям; кроме того, два корпуса, во всяком случае, 
не могут заменить атак Эверта и Куропаткина. За это время противник по своей 
железнодорожной сети и со своим многомиллионным подвижным составом по 
внутренним линиям может подвезти против меня целых десять корпусов, а не два.
      
      Я хорошо понимал, что царь тут ни при чем, так как в военном деле его 
можно считать младенцем, и что весь вопрос состоит в том, что Алексеев, хотя 
отлично понимает, каково положение дел и преступность действий Эверта и 
Куропаткина, но, как бывший их подчиненный во время японской войны, всемерно 
старается прикрыть их бездействие и скрепя сердце соглашается с их 
представлениями.
      
      Впоследствии командующий 4й армией генерал Рагоза, бывший моим 
подчиненным в мирное и военное время, мне говорил, что на него была возложена