шесть рядовых старого состава, все же остальные нижние чины были, в сущности, 
плохо обученные милиционеры, а не настоящие солдаты регулярной армии. За год 
войны обученная регулярная армия исчезла; ее заменила армия, состоявшая из 
неучей. Только высокие боевые качества начальствующего персонала, личное 
самопожертвование и пример начальников могли заставить такие войска сражаться и 
жертвовать собой во имя любви к родине и славы ее. Более чем в какихлибо 
других войсках в данном случае можно было сказать: «Каков поп, таков и приход». 
Для характеристики приведу один пример.
      
      Недавно назначенный командир 12го армейского корпуса, занимавшего 
позицию на крайнем правом фланге армии, впоследствии столь известный по 
гражданской войне генерал Каледин25, однажды ночью мне донес, что противник 
переправился через Буг, опрокинул занимавшие окопы передовые части войск его 
корпуса и значительными силами продолжает наступать дальше. Я вызвал Каледина 
для разговора по прямому проводу и спросил его, почему же он не вводит в дело 
своих резервов из частей войск, которых у него достаточно, чтобы отбросить 
неприятеля обратно на левый берег Буга. Он мне ответил, что совершенно 
неустойчива 12я пехотная дивизия, прежде столь храбрая и стойкая, и что ни 
начальник дивизии, ни он ничего с нею поделать не могут и при нажиме противника 
она немедленно начинает уходить. По его мнению, начальник дивизии изнервничался,
 ослабел духом и не в состоянии совладать со своими частями. Меня это огорчило, 
потому что до того времени это был отличный боевой генерал, георгиевский 
кавалер, державший свою дивизию в порядке. Очевидно, отступление наше с 
Карпатских гор его расстроило духовно и телесно.
      
      Колебаться нечего было, и я тут же отдал Каледину приказание моим именем 
отрешить начальника 12й дивизии от командования и назначить на его место 
начальника артиллерии корпуса генералмайора Ханжина, которого я знал еще с 
мирного времени и был уверен, что этот человек не растеряется. Ханжин оправдал 
мои ожидания. Подъехал к полку, который топтался на месте, но вперед не шел, и, 
ободрив его несколькими прочувствованными словами, он сам стал перед полком и 
пошел вперед. Полк двинулся за ним, опрокинул врага и восстановил утраченное 
положение. Не покажи Ханжин личного примера, не поставь он на карту и свою 
собственную жизнь, ему, безусловно, не удалось бы овладеть полком и заставить 
его атаковать австрогерманцев. Такие личные примеры имеют еще то важное 
значение, что, передаваясь из уст в уста, они раздуваются, и такому начальнику 
солдат привыкает верить и любить его всем сердцем.
      
      Кстати скажу несколько слов о генерале Каледине, который сыграл во время 
революции на Дону большую роль. Я его близко знал еще в мирное время. Дважды он 
служил у меня под началом, и я изучил его вдоль и поперек. Непосредственно 
перед войной он командовал 12й кавалерийской дивизией, входившей в состав 
моего 12го армейского корпуса. Он был человеком очень скромным, чрезвычайно 
молчаливым и даже угрюмым, характера твердого и несколько упрямого, 
самостоятельного, но ума не обширного, скорее, узкого, что называется, ходил в 
шорах. Военное дело знал хорошо и любил его. Лично был он храбр и решителен. В 
начале кампании, в качестве начальника кавалерийской дивизии, он оказал большие 
услуги армии в двух первых больших сражениях, отлично действовал в Карпатах, 
командуя различными небольшими отрядами. Весной 1915 года недалеко от 
Станиславова он был довольно тяжело ранен в ногу шрапнелью, но быстро оправился 
и вернулся в строй. По моему настоянию он был назначен командиром 12го 
армейского корпуса, и тут оказалось, что командиром корпуса он был уже 
второстепенным, недостаточно решительным. Стремление его всегда все делать 
самому, совершенно не доверяя никому из своих помощников, приводило к тому, что 
он не успевал, конечно, находиться одновременно на всех местах своего большого 
фронта и потому многое упускал. Кавалерийская дивизия – по своему составу 
небольшая, он ею долго командовал, его там все хорошо знали, любили, верили ему,
 и он со своим делом хорошо управлялся. Тут же, при значительном количестве 
подчиненных ему войск и начальствующих лиц, его недоверчивость, угрюмость и 
молчаливость сделали то, что войска его не любили, ему не верили; между ним и 
подчиненными создалось взаимное непонимание. На практике на нем ясно 
обнаружилась давно известная истина, что каждому человеку дан известный предел 
его способностям, который зависит от многих слагаемых его личности, а не только 
от его ума и знаний, и тут для меня стало ясным, что, в сущности, пределом для 
него и для пользы службы была должность начальника дивизии; с корпусом же он 
уже справиться хорошо не мог.
      
      Во время стояния на Буге генерал Владимир Драгомиров опять получил 8й 
армейский корпус; я же хотел выделить и начальника моего штаба генералмайора 
Ломновского и потому ходатайствовал о его назначении на должность начальника 
15й пехотной дивизии в том же корпусе. Мне жаль было расставаться с таким 
отличным ближайшим помощником, но я считал долгом выдвинуть его. 
Продолжительное исполнение такой каторжной, по количеству работы, должности, 
как начальник штаба армии, вконец истомило его и расшатало его нервы. По 
получении им дивизии уже через месяц его нельзя было узнать. За это время он 
пополнел, передохнул, и строевая служба вместо штабной дала ему новые силы и 
бодрость духа. Заместил я его генералмайором Сухомлиным, который, в бытность 
мою командиром 14го армейского корпуса, командовал у меня полком. Он был 
человек очень аккуратный, чрезвычайно исполнительный и старательный. Были у 
него некоторые недочеты в смысле чрезмерно бережливого отношения к своему