После ряда неприятных телеграмм я получил одну длиннейшую, в которой 
излагался ряд обвинительных пунктов, ошибок, которые, по мнению моего 
начальства, были сделаны во время нанесения короткого удара войсками моего 
правого фланга. В телеграмме винили не меня, а все валили на моего начальника 
штаба, но выходило так, что я или пешка в руках своего штаба, или же (на это 
намекалось в вежливой форме) не соответствую моему назначению. Эта телеграмма 
не совпадала с другой, полученной мною от верховного главнокомандующего, 
который благодарил меня за проведение отступления моей армии и просил лишь не 
терять присущей мне бодрости духа в дальнейших моих действиях. Совпадение этих 
телеграмм нельзя не признать странным по диаметрально противоположной оценке 
результата моих действий. Я уже ранее был чрезвычайно раздражен несправедливыми,
 по моему мнению, нападками генерала Иванова и считал, что нужно положить 
предел подобному ко мне отношению, от которого страдали дело само по себе, а 
также мои непосредственные подчиненные. На этом основании я послал телеграмму 
великому князю Николаю Николаевичу, в которой, ссылаясь на последнюю полученную 
мною телеграмму генерала Иванова, доносил, что при подобных условиях службы я 
пользы приносить не могу. а потому прошу отчислить меня от командования армией.
      
      Я стал было укладываться и готовиться к сдаче своей должности и к отъезду.
 Однако я получил ответ главковерха, в котором он мне наотрез отказывал в смене,
 выражая мне свою благодарность за прошедшую боевую службу, но с оговоркой, что 
я обязан выполнять веления моего главнокомандующего. Эта последняя фраза, по 
правде сказать, была мне непонятна, ибо приказания начальства мною неизменно 
выполнялись. Если же я иногда и протестовал против них, то лишь тогда, когда по 
долгу службы и ради пользы нашего дела считал необходимым ранее выполнения 
приказа объяснить ту обстановку, в которой я находился и которая, повидимому, 
была неизвестна в штабе фронта. Из последней фразы телеграммы я понял, что мое 
начальство на меня жаловалось, вероятно в ответ на запрос верховного 
главнокомандующего.
      
      Тогда я поехал в штаб фронта в город Ровно, предварительно испросив на 
это разрешение. Иванов принял меня довольно любезно, мне даже казалось, что он 
был несколько смущен. Он сказал, что совершенно не понимает, чем я обижен, так 
как его критика касалась не меня, а моего штаба. Я ему ответил, что мой штаб 
находится под моим непосредственным начальством, сам по себе ничего штаб делать 
не может, но если даже считать, что штаб плохо исполняет мои приказания, то 
опятьтаки главный виновник – я, ибо я обязан наблюдать за действиями и работой 
моего штаба и должен устранять тех лиц, которые не соответствуют своему 
назначению. Я же считаю, что и начальник штаба генерал Ломновский и весь штаб 
работают хорошо, а если главнокомандующий недоволен, то единственный виновник – 
я, а вовсе не штаб; в общем, я заявил Иванову, что, невзирая на телеграмму 
великого князя, которую я тут же представил, я могу оставаться командующим 
армией только в том случае, если я пользуюсь полным доверием моего 
главнокомандующего, иначе будет вред для наших боевых действий. Поэтому я 
настоятельно просил его прямо мне сказать: 1) пользуюсь ли я его доверием и 2) 
что он имеет лично против меня. На столь прямо поставленный вопрос я ответа, в 
сущности говоря, не получил, ибо в очень продолжительной беседе мне объяснялись 
разные эпизоды из японской кампании, которые не имели отношения к делу; причем 
говорилось также, что нет основания мне не доверять и что лично против меня 
ничего не имеют; все это пересыпалось всевозможными рассказами, предмета нашей 
беседы совершенно не касавшимися. В результате оснований для ухода с моего 
поста я не получил, да мне, в сущности, и жалко было покидать армию в то время, 
когда наши дела были плохи и когда мы обязаны были напрячь все наши силы, чтобы 
спасти Россию от нашествия. Пообедав у главнокомандующего вместе с его 
начальником штаба генералом Саввичем, которого я раньше не знал, я вынес 
убеждение, что это – тип так называемой лисыпатрикеевны и что мне и в будущем 
ничего приятного в сношениях с этим штабом не предстоит. Во всяком случае, 
острастку я дал и надеялся, что в дальнейшем мои отношения будут не столь 
натянуты, в чем и не ошибся.
      
      В начале задержки нашей на Буге пришлось отбить несколько наступлений, в 
особенности на правом фланге армии, а затем противник в свою очередь зарылся на 
левом берегу Буга, причем мне приходилось отвечать ему чрезвычайно редким 
ружейным и в особенности артиллерийским огнем, что очень обескураживало войска. 
Перемешанные во время отступления части войск, которые приходилось бросать, по 
мере надобности, из одного корпуса в другой, были мною теперь восстановлены В 
своей нормальной организации, а прибывавшие в пополнение форменные неучи 
усиленно обучались в тылу каждой дивизии.
      
      Беда заключалась лишь в том, что винтовок было чрезвычайно малое 
количество. Отчасти мы пополнялись ружьями, взятыми у австрийцев и немцев, но 
это была капля в море, да и патронов к этим винтовкам было весьма недостаточно. 
Кадровых офицеров, как я уже говорил, в строю было очень мало, примерно человек 
пятьшесть на полк; остальной состав офицеров, также в недостаточном количестве,
 состоял из прапорщиков, наскоро и плохо обученных. Впрочем, некоторые из них 
уже впоследствии на практике выработались в хороших командиров. Были не только 
роты, но и батальоны, во главе которых находились малоопытные прапорщики. 
Старых унтерофицеров также почти не было, а пополнялись они восстановленными 
полковыми учебными командами, из которых ускоренным курсом выпускались столь же 
малоопытные унтерофицеры. В каждой роте можно было найти в среднем четыре –