Когда 8й корпус втянулся в бой, а 24й ушел на запад, австрийцы с юга, с 
Карпатских гор, естественно, перешли в наступление, везде подавляющими силами, 
прорвали 12й корпус и откинули его к северу с большими для него потерями. 
Противник подошел на своем правом фланге к Саноку и этим прервал мою связь с 
тыловыми учреждениями армии, и по этой дороге войска уже больше ничего получать 
не могли. Штаб моей армии в это время находился в г. Кросно, в направлении 
которого наносил главный удар противник. При отсутствии в данном месте каких бы 
то ни было резервов ясно было, что Кросно неминуемо должен попасть в руки 
противника в самом скором времени, а потому я перенес свой штаб в Ржешув, а сам 
оставался возможно дольше в Кросно, так как служба связи не могла достаточно 
быстро наладить телеграфные линии по новым направлениям, управлять же войсками 
на таких расстояниях возможно лишь с помощью телеграфа.
      
      При переезде из Кросно в Ржешув пришлось пережить одну очень тяжелую ночь.
 Ночевал я с оперативным отделением моего штаба в Домарадзе. Шоссейная дорога 
была в столь ужасном виде, что по ней в автомобиле ехать было почти невозможно, 
а дорога от Кросно на Ржешув, на которой я ночевал, была открыта для противника,
 ибо части 12го корпуса были отброшены на северовосток от Кросно; 
кавалерийская дивизия, которую, я вытребовал к этому месту, прибыть еще не 
могла, и между мной и противником решительно никого не было. Уехать из этого 
местечка до утра было нельзя, ибо телеграфная связь на эту ночь уже ранее была 
налажена, и я очень беспокоился за участь 12го корпуса, так как командир 
корпуса доносил, что у него нет никаких сведений о 12й сибирской стрелковой 
дивизии, которая с боем должна была отступать на Рыманув и там войти с ним в 
связь. Терять управление армией я не хотел, но и попасть в плен к врагу желал 
еще менее, а потому я выслал к Кросно на полупереход мою конвойную сотню, а 
южную околицу деревни занял полуротою охранной роты штаба армии, которая тут 
находилась. Если бы австрийская конница узнала обо всем только что сказанном, 
мы легко могли бы сделаться ее добычей. К счастью, как потом выяснилось от 
пленных, они решительно никакого понятия не имели о расположении наших войск и 
о месте пребывания штаба армии.
      
      Кстати должен сказать, что не только в Восточной Галиции, где большинство 
населения русины, к нам расположенные с давних пор, но и в Западной, где все 
население чисто польское, не только крестьяне, но и католическое духовенство 
относились к нам хорошо и во многих случаях нам помогали всем, чем могли. Это 
объяснялось тем, что ранее того по моему распоряжению было широко 
распространено среди населения известное воззвание великого князя Николая 
Николаевича к полякам. Поляки надеялись, что при помощи русских опять 
воскреснет самостоятельная Польша, к которой будет присоединена и Западная 
Галиция. Я старательно поддерживал их в этой надежде. Волновало и досадовало 
поляков лишь то, что от центрального правительства России не было никаких 
подтверждений того, что обещания великого князя будут исполнены; поляков очень 
раздражало, что царь ни одним словом не подтвердил обещаний верховного 
главнокомандующего. У них сложилось мнение, что Николай II никогда своих 
обещаний не исполняет, а потому многие из них, в особенности духовенство, 
опасались, что, когда пройдет необходимость привлекать их на свою сторону, 
русское правительство их надует, нисколько не церемонясь с обещаниями великого 
князя.
      
      Во всяком случае, должен сказать, что за время моего пребывания в 
Западной Галиции мне с поляками было легко жить и они очень старательно, без 
отказов, выполняли все мои требования. Железные дороги, телеграфные и 
телефонные линии ни разу не разрушались, нападения даже на одиночных безоружных 
наших солдат ни разу не имели места. В свою очередь я старался всеми силами 
выказывать полякам любезность и думаю, что они нами были более довольны, чем 
австрийцами.
      
      Например, в Ржешуве накануне рождества комендант штаба армии мне доложил, 
что духовенство и население города чрезвычайно огорчены, что ночная служба, 
которая у католиков всегда бывает накануне рождества, воспрещена и раз навсегда 
строжайшим образом запрещено звонить в церковные колокола. Я чрезвычайно 
удивился такому дикому запрещению, тем более что противник был настолько далеко 
от Ржешува, что никаким звоном колоколов сигналов подавать было нельзя. Я 
потребовал старшего из ксендзов и спросил его, кто запретил ему звонить и 
молиться богу. Он мне ответил, что это запрещение исходит от австрийских 
властей. Я рассмеялся и сказал ему, что распоряжение австрийцев меня не 
касается и что я разрешаю им и звонить и богу молиться, сколько они хотят, и, 
чем больше, тем лучше.
      
      Что касается еврейского населения, весьма многочисленного в обеих 
половинах Галиции, то оно при австрийцах, имело очень большое значение, было 
много помещиковевреев, и русинское и польское население относилось к ним 
неприязненно. Почти все состоятельные евреи во время нашего наступления бежали, 
и осталась лишь одна беднота. В общем, евреи были больше расположены к 
австрийцам по весьма понятной причине. Но лично я о них ничего дурного за время 
нашего там нахождения сказать не могу; они были очень услужливы, выполняли все 
наши требования и вели себя смирно и тихо. Им тоже мною было разрешено молиться 
сколько и как угодно, что также привело их в восторг; ни в какие счеты и