которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери, а 
между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел,
 лично был храбр и лез вперед очертя голову.
      
      Противник был разбит – это несомненно. Но он далеко не был уничтожен и не 
потерял своей боеспособности. Поэтому я с большой болью в сердце приказал 
войскам приостановиться, бросив недоделанное дело, то есть не уничтожив живой 
силы противника. Я оставил, согласно повелению главнокомандующего, 12й корпус 
в составе трех дивизий пехоты и одной дивизии конницы оборонять перевалы, а 8й 
и за ним 24й корпуса двинул на западна помощь 3й армии, которая, подходя к 
Кракову, действительно находилась в тяжелом, опасном положении. При этом я, 
однако, донес, что считаю мой тыл нисколько не обеспеченным и предполагаю, что, 
как только я уйду вперед, противник опять перейдет в наступление, но уже в моем 
тылу, и, несомненно, опрокинет 12й корпус, который не в состоянии бороться с 
данными ему силами против сильнейшего врага. При этом я добавлял, что Карпаты, 
в особенности западные, которые значительно ниже восточных, не представляют 
собой серьезного препятствия, пехота с горной артиллерией может двигаться 
повсюду и что поэтому занятие перевалов нисколько и ни от чего нас не 
гарантирует.
      
      Получив, однако, подтверждение безусловной необходимости спешить на 
помощь 3й армии, я туда и устремился, но, таким образом, 8я армия с четырьмя 
корпусами флангом своим от русской границы растянулась на 250–300 верст. Линия 
войск без всяких резервов была настолько тонка, что, очевидно, противник мог 
прорваться в любом месте, где он собрал бы кулак для удара. Для оказания помощи 
3й армии у меня оставались в руках лишь два слабых по составу корпуса. Такая 
стратегическая обстановка мне была непонятна; я считал положение армии очень 
опасным и был убежден, что австрийцы обязательно воспользуются таким 
благоприятным для них случаем, что, к сожалению, вскоре и оправдалось, как это 
будет видно дальше. Я и до сих пор не могу понять, каким образом при отсутствии 
огнестрельных припасов можно было стремиться дальше на запад очертя голову и 
что руководило моим начальством удаляться столь сильно от нашей базы, 
совершенно не обеспечивая нашего левого фланга и тыла.
      
      Раньше, чем продолжать мое повествование, считаю нужным объяснить 
состояние 8й армии к этому времени. С момента перехода через границу, то есть 
почти полных четыре месяца, войска почти беспрерывно дрались, имея перед собой, 
а иногда еще на фланге и в тылу, значительные неприятельские силы. Армия шла 
победоносно, вынося почти беспрерывные жестокие бои; она все время несла 
громадные потери в людях и получала, как раньше было сказано, незначительные 
пополнения неудовлетворительного качества. Ко времени, о котором я говорю, 
армия уже растаяла и дивизии представляли собой не 15тысячные массы, а их 
жидкие остатки; были некоторые дивизии в составе трех тысяч бойцов, и не было 
дивизии, в рядах которой можно было бы насчитать свыше пятишести тысяч солдат 
под ружьем. Большая часть кадровых офицеров выбыла из строя убитыми и ранеными, 
а некоторые слабодушные после ранений упорно держались в тылу или по болезни, 
или получив тыловые места в России. В сущности, прежней армии уже не было. Вот 
с этимито остатками и приходилось теперь воевать, бесконечно растягиваясь и 
разбрасываясь. Больно мне было и досадно. Нетрудно было предвидеть, что в 
недалеком будущем нам придется очень тяжело.
      
      8й корпус был мною двинут через Жмигруд – Горлице – Грыбов – Новый 
Сандец, а 24й корпус в том же направлении, но севернее 8го корпуса. К этому 
времени 3я армия была атакована австрогерманскими войсками. В особенности 
беспокоило РадкоДмитриева присутствие германских войск, которые, несомненно, 
дрались лучше австрийцев и венгров, в особенности первых из них, и 
РадкоДмитриев настоятельно просил меня оказать ему поддержку возможно быстрей, 
что я и выполнил, приказав генералу Орлову немедленно перейти в наступление, 
хотя бы одной дивизией, на Лиманова – Тымбарк. 10я кавалерийская дивизия, 
предшествовавшая войскам 8го корпуса, была ему подчинена. Это наступление 
оказало действительно значительную поддержку левому флангу 3й армии и 
притянуло на себя большие силы врага.
      
      
      
      Растянувшись своими войсками на триста с лишним верст, от нашей границы 
до Нового Сандеца, я считал, что управление столь разбросанной армией и на 
таком расстоянии нецелесообразно и не дает возможности выполнять дальше 
возложенную на меня с начала войны задачу. Я должен был охранять левый фланг 
всего нашего фронта с совершенно недостаточными для этого силами, а посему я 
просил некоторую часть фронта передать на юг, в 11ю армию, что и было 
исполнено. Вместе с тем, предвидя, что я буду неминуемо прорван у себя в тылу, 
приблизительно по линии Грыбов – Санок, неприятельской армией, оставленной у 
меня на фланге и в тылу, я настоятельно просил перебросить коммуникационную 
линию на Ржешув – Ярослав и разрешить устройство моих тыловых магазинов по этой 
линии, на что также получил согласие. Такого согласия было, однако, 
недостаточно, потому что все распоряжения по устройству магазинов и этапов 
находились не в моем ведении и должны были последовать от главнокомандующего. К 
сожалению, все велось чрезвычайно медленно, както неохотно и, во всяком случае,
 своевременно готово не было.