стало, и мы, ведя боевые действия, принуждены были в тылу каждого полка иметь 
свою учебную команду. Наконец, прибывавшие на пополнение рядовые в большинстве 
случаев умели только маршировать, да и то неважно; большинство их и рассыпного 
строя не знали, и зачастую случалось, что даже не умели заряжать винтовки, а об 
умении стрелять и говорить было нечего. Приходилось, следовательно, обучать в 
тылу каждого полка свое пополнение и тогда только ставить в строй. Но часто во 
время горячих боев, при большой убыли, обстановка вынуждала столь необученные 
пополнения прямо ставить в строй. Понятно, что такие люди солдатами зваться не 
могли, упорство в бою не всегда оказывали и были не в достаточной мере 
дисциплинированы. Чем дальше, тем эти пополнения приходили в войска все хуже и 
хуже подготовленными, невзирая на все протесты, жалобы и вопли строевых 
начальников. Многие из этих скороспелых офицеров, унтерофицеров и рядовых 
впоследствии сделались опытными воинами, и каждый в своем кругу действий 
отлично выполнял свои обязанности, но сколько излишних потерь, неудач и 
беспорядка произошло вследствие того, что пополнения приходили к нам в 
безобразно плохом виде!
      
      Вверенная мне армия, гоня противника перед собой, продолжала быстро 
наступать к линии Дынув – Санок, по реке Сан, куда противник спешно отступал. 
Река Сан не была препятствием для наших войск в это время года, и мы легко и 
быстро перешли через нее и отбросили австрийцев дальше на запад. Противник, 
слабо сопротивляясь, отошел на свои заранее приготовленные позиции, прикрывая 
карпатские проходы, чтобы не допустить нас спуститься в Венгерскую равнину. 
Таким образом, неприятель занял фланговую позицию по отношению к 8й армии. В 
то же время 3я армия, двигаясь севернее Перемышля и не имея перед собой 
больших сил противника, стремительно подходила к Кракову.
      
      К моему удивлению, я к этому времени получил директиву главнокомандующего,
 в которой значилось, чтобы я занял частью своих сил карпатские проходы, а сам 
с главными моими силами спешил к тому же Кракову, дабы поддержать и охранять 
левый фланг 3й армии и способствовать взятию Краковской крепости. Имея на 
левом фланге моей армии свыше четырех неприятельских корпусов, которые, 
несомненно, ударили бы мне в тыл и лишили бы меня моих путей сообщения, я донес,
 что это приказание я выполнить не могу до тех пор, пока не разобью 
окончательно противника и не сброшу его с Карпатских гор. Из четырех имевшихся 
у меня корпусов один из них, а именно 7й корпус, оставлен был для охраны моего 
левого фланга и прикрытия осады крепости Перемышля. Какой я мог оставить заслон 
против четырех австрийских корпусов из числа трех корпусов, имевшихся в моем 
распоряжении? Если бы я даже решился оставить два корпуса, то двинуть дальше к 
западу я мог лишь один, при большой вероятности, что и при этих условиях два 
корпуса, растянутые на 100 верст, были бы прорваны, а армия моя по частям была 
бы разбита. Изложив все вышесказанное, я дополнительно донес, что в данное 
время мои войска всеми своими силами атакуют армию противника, занявшую 
фланговую позицию, и что, пока я ее не разобью, я дальше идти не могу.
      
      На это мне было отвечено, что время не терпит, что 3я армия может 
оказаться в критическом положении и что мне приказывается возможно быстрее 
разбить врага и, не задерживаясь, спешить дальше на запад на поддержку 3й 
армии. На это я опять ответил, что в данный момент я этой директивы выполнить 
не могу, времени не теряю, веду беспрерывно бой. но определить, когда противник 
будет разбит, точно не могу. Одновременно я доносил, что, ведя беспрерывные бои 
в Карпатских горах, моя армия оказалась в ноябре голой, летняя одежда 
истрепалась, 128 сапог нет и войска, находясь по колено в снегу и при довольно 
сильных морозах, еще не получили зимней одежды. Я прибавлял, что считаю это 
преступным со стороны интендантства фронта и требую быстрейшей присылки сапог, 
валенок и теплой одежды. Вслед за этим я уже от своего имени, не надеясь более 
на распорядительность интендантства, отдал приказание приобретать теплые вещи в 
тылу и быстро везти их к армии. Должен к этому добавить, что вопрос о теплой 
одежде мною был поднят еще в сентябре, но, как мне было разъяснено, считалось, 
что необходимо сначала снабдить теплыми вещами войска СевероЗападного фронта 
вследствие более сурового там климата; но не было принято в расчет, что в 
Карпатах зима еще более суровая и что войскам, находящимся в горах, также, и 
еще в большей степени, требуется зимняя одежда. Во всяком случае, казалось бы, 
в ноябре можно уже было снабдить все войска теплой одеждой. Я считал, что это 
была преступная небрежность интендантства.
      
      Вскоре я получил опять телеграмму главнокомандующего, в которой он 
упрекал меня, что я увлекаюсь собственными целями, излишне задерживаюсь боем с 
австрийской армией, преграждающей мне путь в Венгерскую долину, и что я. под 
благовидным предлогом, не желаю выполнить его директивы. Таков был смысл этой 
неприятной для меня телеграммы. Пришлось ему ответить, что я решительно не могу 
понять, каким образом я брошу противника, еще вполне боеспособного, более 
многочисленного. чем моя армия, и каким образом, оставив его на моем фланге в 
тылу, я покину свои коммуникационные линии. Ведь этим мне придется открыть ему 
путь к Перемышлю и Львову, а самому устраивать новую базу для армии на Ржешув – 
Ланцут – Ярослав; я считал, что подобная перспектива равняется поражению.
      
      Должен оговориться, что с начала войны я никак не мог узнать плана 
кампании. Когда я занимал должность помощника командующего войсками Варшавского 
военного округа, выработанный в то время план войны с Германией и