севернее Стрыя. После двухдневного упорного боя враг был разбит и, бросив Стрый,
 стал отходить на Сколе и Болехув. Таким образом, приблизительно в начале 
второй половины октября я обеспечился и с тыла. В это же время мой левый фланг 
перешел в наступление и в тяжелых непрерывных боях стал постепенно отбрасывать 
противника к востоку и частью к югу, по направлению к Турке; но сильно охватить 
правый фланг фронта австрийцев не представлялось возможным по недостатку сил.
      
      Как бы то ни было, но к концу октября мне удалось удержаться прочно на 
месте, прикрыть Львов с юга и выполнить мою задачу – охранять левый фланг всего 
фронта русской армии.
      
      Но положение мое было невеселое, вернее сказать, чрезвычайно трудное и 
тяжелое; мы дрались уже беспрерывно около месяца против сильнейшего противника, 
а подкрепления никакого не получали; невзирая на все мои требования, к нам 
прибывали пополнения лишь в самом незначительном размере. Да и пополнения эти, 
к сожалению, были плохо обучены и совершенно не подготовлены к ведению боя в 
строю, так что при постоянной убыли в войсках убитыми, ранеными и больными ряды 
их таяли и полки делались все более и более жидкими; утомление войск было 
чрезвычайное. В этото критическое время приехал ко мне в штаб армии принц 
Александр Петрович Ольденбургский, стоявший во главе всей санитарной части 
вооруженных сил России. Он горячо принял к сердцу тяжелое положение 8й армии и 
протелеграфировал об этом прямо верховному главнокомандующему великому князю 
Николаю Николаевичу. В Ставке, повидимому, только тогда поняли, в каком мы 
находились положении. Очевидно, штаб фронта или не хотел или не мог себе дать 
правильного отчета о состоянии, в котором я нахожусь, предполагая вероятно, что 
я сгущаю краски. Иного объяснения я дать не могу. Верховный главнокомандующий 
приказал немедленно направить в 8ю армию две пехотные дивизии на усиление. Из 
них первая, переводившаяся ко мне 12я сибирская стрелковая дивизия до меня 
доехала довольно быстро, но следующая дивизия была перехвачена на пути штабом 
фронта и направлена в 3ю армию.
      
      Я рассчитывал по прибытии этих двух дивизий собрать кулак и вместе с 8м 
корпусом совершить прорыв фронта противника направлением на Хырув. Но, как я 
только что сказал, вторая дивизия, шедшая мне на подкрепление, до меня не дошла,
 а 12ю сибирскую дивизию пришлось передать в 24й корпус. Так как с одной 
дивизией прорывать фронт было нельзя, то я предпочел усилить левый фланг, чтобы 
действовать не прорывом, а охватом. Этот охват в данном случае мог дать менее 
решительные результаты, чем прорыв у Хырува, но, делая левый фланг более 
сильным, я питал надежду окончательно отбросить противника, наступавшего от 
Турки за перевал. Командир 24го корпуса, однако, вследствие чрезвычайной 
слабости 48й и 49й пехотных дивизий, представлявших собой лишь слабые остатки 
бывших частей войск, принужден был двинуть их не к Турке, в направлении к 
которой действовали наши 65я пехотная дивизия и 4я стрелковая бригада, а для 
усиления двух вышеупомянутых дивизий.
      
      В это время по приказанию главнокомандующего, сообразно с общим 
положением дела, 3я армия стала опять переходить на левый берег Сана. Этим она,
 притягивая на себя часть неприятельских сил, несколько облегчила действия 8й 
и 11й армий. При предыдущем переходе 3й армии с левого берега на правый она 
неосторожно уничтожила все свои переправы, и теперь ей пришлось под огнем 
противника опять их восстанавливать, неся излишние потери. В конце октября наши 
летчики донесли, что заметили длинные обозные колонны, отходившие от фронта 
противника к западу; это, очевидно, было признаком того, что австрийцы считали 
это длительное сражение проигранным и подготовляли свой отход. Немедленно мною 
было отдано приказание всеми войсками подготовиться к решительному наступлению 
и тотчас же атаковать врага. Действительно, противник начал отходить в ту же 
ночь, а вверенная мне армия с рассвета атаковала арьергарды и с боем 
продвигалась вперед, захватывая пленных, орудия и обозы, невзирая на крайнее 
утомление наших войск.
      
      Это сражение под Перемышлем, беспрерывно длившееся в течение месяца, было 
последнее, о котором я мог сказать, что в нем участвовала регулярная, обученная 
армия, подготовленная в мирное время. За три с лишком месяца с начала кампании 
большинство кадровых офицеров и солдат выбыло из строя, и оставались лишь 
небольшие кадры, которые приходилось спешно пополнять отвратительно обученными 
людьми, прибывшими из запасных полков и батальонов. Офицерский же состав 
приходилось пополнять вновь произведенными прапорщиками, тоже недостаточно 
обученными. С этого времени регулярный характер войск был утрачен и наша армия 
стала все больше и больше походить на плохо обученное милиционное войско. 
Унтерофицерский вопрос стал чрезвычайно острым, и пришлось восстановить 
учебные команды, дабы спешным порядком хоть какнибудь подготовлять 
унтерофицеров, которые, конечно, не могли заменить старых, хорошо обученных.
      
      Приходится и тут обвинить наше военное министерство в непродуманности его 
действий по подготовке к войне. Офицеры, как выше было сказано, приходили к нам 
совершенно неподготовленными и не в достаточном количестве. Унтерофицеры, 
которых в запасе было очень много, не были взяты на особый учет как специальный 
низший начальствующий состав, весьма ценный для надлежащего его использования, 
а присылались в числе рядовых. Таким образом, во время мобилизации и в начале 
кампании у нас был значительный излишек унтерофицеров, а потом их совсем не