Я свистнул своего Бурика, повернулся и ушел. В тот же день я издал приказ,
 чтобы все генералы и офицеры наряду с солдатами не входили в этот сад, ибо 
обижать солдат не мог позволить. Можно было запретить сорить, грызть семечки и 
бросать окурки, рвать цветы и мять траву, но ставить на один уровень солдат и 
собак – это было слишком бестактно и неприлично. Кроме того, я сообщил об этом 
командующему войсками и просил его принять меры к укрощению губернатора. Так 
как Г. А. Скалон был не только командующим войсками, но и генералгубернатором, 
то он и отдал соответствующий приказ об отмене распоряжения губернатора, 
который приехал ко мне и очень извинялся, что не посоветовался раньше со мной. 
Впоследствии он чрезвычайно заискивал передо мной.
      
      В то же время, или немного ранее, в Москве появился новый военный журнал 
– «Братская помощь», очень содержательный и интересный. Во главе его стоял 
полковник генерального штаба Михаил Сергеевич Галкин, но душою журнала и 
вдохновительницей всего дела, по собственному печатному признанию 
редактораиздателя, была Надежда Владимировна Желиховская, которую я уже много 
лег не видал. С этой семьей я разошелся в свое время изза интриг Всеволода 
Сергеевича Соловьева.
      
      Я знал Надежду Владимировну молоденькой девушкой. Я вспомнил о ней, 
всегда мне нравившейся, вспомнил ее брата Ростислава, моего друга юности, и 
потянуло меня узнать, где она, что с ними творилось за все эти долгие годы.
      
      Я написал в редакцию «Братской помощи», запрашивая адрес Надежды 
Владимировны. Однако, получив его, я – не отдавая себе отчета почему – порвал 
эту открытку и запомнил только, что две сестры Желиховские живут в Одессе. Я 
читал статьи Надежды Владимировны о московских лазаретах, удивляясь ее 
впечатлительности, вполне одобряя все ее выводы и взгляды на положение наших 
раненых и увечных после японской войны. Меня, безусловно, тянуло к этой 
энергичной девушке, но я боролся сам с собой и отдалял от себя мысль о том, что 
ее жизнь, полная самоотверженной работы на пользу изувеченных солдат и их 
обездоленных семей, – именно то, что для моей жизни было бы самым подходящим и 
живым. Я откинул мысль о Надежде Владимировне. взял отпуск и уехал в 
заграничное путешествие. На этот раз я решил посвятить все свое время Италии и 
в Германии был только проездом.
      
      Из Италии я проехал в Грецию и Турцию и вернулся в Россию через Одессу. Я 
помнил, что там живут сестры Желиховские, но решил проехать мимо, не заезжая к 
ним, тем более что я и запоздал в своем отпуске. Странная борьба происходила 
все это время а моей душе. Мысль моя постоянно возвращалась к Надежде 
Владимировне и к ее семье, к тому далекому времени, когда она была совсем 
молоденькой девушкой, даже девочкой, какой я ее знал еще в Тифлисе и затем в 
Петербурге. С другой стороны, я себя сдерживал и сам себя убеждал, что я с ней 
не виделся около двадцати лет и не знаю, что с ней, как она жила все эти годы, 
захочет ли выйти за меня замуж. Эти переживания были очень тяжелые. С одной 
стороны, я считал, что моя жизнь кончена, что я должен жить только для сына, и 
полагал, что если мне нужна женщина, то я мог бы ее найти и без женитьбы; с 
другой стороны, неотступно стояла мысль, что я непременно должен жениться на 
Надежде Владимировне.
      
      В этих колебаниях прошел еще год. Я жил в Люблине, возился со своей 
службой, объезжал весь корпус, который был размещен по разным городам и 
местечкам Царства Польского. Довольно часто бывал в Варшаве и, несмотря на 
любимое дело и милое общество, томился своим одиночеством. У меня была 
прекрасная квартира в девять или десять комнат, балкон выходил в великолепный 
городской сад, и вообще все было ладно, кроме одного – отсутствовала хозяйка.
      
      В конце 1910 года я всетаки написал в Одессу, затем поехал туда и 
вернулся в Люблин уже женатым человеком. Но почему я должен был это сделать и 
кто мне это внушал – я не знаю, тем более что семьи братьев и добрые знакомые в 
Люблине мне предлагали устроить богатую и гораздо более блестящую женитьбу. Я 
всегда был очень самостоятелен и тверд по характеру и потому, чувствуя как бы 
постороннее влияние и внушение какойто силы, сердился и боролся против этого 
плана женитьбы на девушке, которую двадцать лет не видел. Если бы мы жили в 
одном городе и с ее стороны было, бы желание, выражаясь вульгарно, «поймать 
выгодного жениха» – можно было бы подумать, что меня гипнотизируют. Много раз я 
писал ей письма и рвал их. И когда она узнала наконец о моих планах, то крайне 
удивилась и даже не сразу согласилась на это.
      
      Последний год в Люблине я прожил уже с женой, которая вскоре завоевала 
все симпатии в городе и в войсках. Она энергично принялась подготавливать дело 
помощи раненым солдатам и инвалидам, так как давно уже отдавала свои силы этому 
делу.
      
      В конце лета 1911 года приехала к нам из Америки старшая сестра жены – 
Вера Владимировна со своим мужем Чарльзом Джонстоном. Ее я знал с давних пор, 
но американцамужа увидел впервые. Публицист, писатель, теософ, оккультист, 
переводчик древних манускриптов и книг с санскритского, индустанского, 
бенгальского языков, он очень заинтересовал меня, и мы провели с ним несколько