Корнилове в 8й армии на ЮгоЗападном фронте, прислал телеграмму Керенскому, в 
которой доносил, что заменивший меня главкоюз генерал Гутор, по мнению 
исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов ЮгоЗападного 
фронта, не годен и что он просит назначить Корнилова. Керенский, приехав ко мне.
 в Ставку, поручил мне съездить на ЮгоЗападный фронт для смены Гутора и 
водворения на его место Корнилова. Я считал, что смена командного состава, в 
особенности на таких крупных должностях, как главнокомандующие фронтами, по 
требованию солдатских депутатов, чревата дурными последствиями, но в конце 
согласился на настояния Керенского. Приехав на ЮгоЗападный фронт, я встретил 
неожиданное препятствие в лице самого Корнилова, который заявил мне, что 
заместить Гутора он согласен лишь при выполнении тех условий, которые он мне 
предъявит. На это я ему ответил, что никаких его условий в данный момент я 
выслушивать не буду и не приму и считаю, что высший командный состав подает в 
данном случае дурной пример отсутствия дисциплины, торгуясь при назначении в 
военное время чуть ли не на поле сражения. Тогда он сдался и без дальнейших 
возражений вступил в исполнение своих новых обязанностей.
      
      Не успел я возвратиться в Могилев, как Керенский опять приехал в Ставку с 
требованием Корнилова и Савинкова немедленно восстановить полевые суды и 
смертную казнь. В принципе против этого требования в военное время ничего 
нельзя было возразить, но весь вопрос состоял в том, кто же будет выполнять эти 
приговоры. В той фазе революции, которую мы тогда переживали, трудно было найти 
членов полевого суда и исполнителей его смертных приговоров, так как они были 
бы тотчас убиты, и приговоры остались бы невыполненными, что было бы 
окончательным разрушением остатков дисциплины. Тем не менее, по настоянию 
Керенского, я подписал этот приказ и разослал по телеграфу.
      
      Должен, однако, сознаться, что этот приказ не был выполнен и остался на 
бумаге30.
      
      Из всего вышеизложенного нетрудно вывести заключение, что мы воевать 
больше не могли, ибо боеспособность армии по вполне понятным основаниям, 
оставляя даже в стороне шкурный вопрос, перестала существовать.
      
      Нужны были новые лозунги, ибо старые уже не годились. Не говорю уже про 
лозунг «За веру, царя и отечество», который был сброшен революцией; но и 
лозунги Временного правительства и тогдашнего Совета рабочих и солдатских 
депутатов: «Мир без аннексий и контрибуций» и «Право самоопределения народов» – 
очевидно, не годились для продолжения войны.
      
      Впоследствии выдвинутые большевиками лозунги: «За рабочекрестьянскую 
власть» и «Долой буржуевкапиталистов» были народу вполне приятны и понятны. По 
справедливости, опятьтаки скажу, что не могу до сих пор понять партий кадетов, 
меньшевиков и эсеров, поедом евших друг друга, боровшихся за власть и усердно 
разрушавших те устои, на которых, по их мнению, они укрепились. Как бы то ни 
было, но мы продолжали тянуть нашу лямку.
      
      Во второй половине июля я получил телеграфное извещение Керенского, в 
котором он мне сообщал, что назначает совещание высшего командного состава, 
которое должно решить, что дальше делать. Одновременно с этим я получил частное 
извещение, что Керенский просил Временное правительство о смене меня, как 
человека, борющегося с его распоряжениями, и просил назначить на мое место 
Корнилова. Я понял, что Борис Савинков проводит своего кандидата, и очень 
охотно этому покорился, ибо считал, что мы больше воевать не можем.
      
      Положение на фронте было тяжелое, дисциплина пала, основы ее рухнули, 
армия развалилась. Я был бессилен, ибо, предъявляя просьбы и требования 
относительно необходимого укрепления дисциплины, я сознавал, что тогда еще не 
настало время, чтобы сама жизнь заставила переменить отношение всех к этому 
вопросу. Мне предстояло стоять на месте и ждать окончательной погибели армии.
      
      Итак, получив телеграмму военного министра о желании его устроить 
совещание в Ставке, я пригласил кроме генералов Алексеева и Рузского 
главнокомандующих Западного и Северного фронтов Деникина и Клембовского, 
которые, по сложившейся обстановке, могли оставить на время свои прямые 
обязанности, но главнокомандующего ЮгоЗападным фронтом генерала Корнилова я 
пригласить не мог, так как в то время весь удар противника был направлен против 
его фронта, и, конечно, всем понятно, что в период развития военных действий 
главнокомандующему армиями ни на минуту нельзя отлучиться от своих войск. То же 
самое относилось и к генералу Щербачеву, который вел наступательную операцию на 
Румынском фронте. Все подробные отзывы и донесения по затронутым вопросам я 
запросил от них по телеграфу. Полученные ответы я доложил на совещании в Ставке.

      
      В этот день произошел странный инцидент, от меня не зависящий, но 
комментировавшийся в то время на все лады. Нам было сообщено, что министр 
прибывает в 2 часа 30 минут дня, но прибыл он на час раньше, и в тот момент я 
был занят с моим начальником штаба оперативными распоряжениями. Я не мог 
вовремя попасть на вокзал, чтобы встретить его, ввиду спешности вопросов, 
разрешавшихся нами, и генерал Лукомский посоветовал мне не ехать. Все равно мы