пропагандировать послушание начальству, дисциплину и продолжение войны. В 
противном случае мы решили просить об увольнении нас с наших постов.
      
      Поехали: главковерх Алексеев, главкосев Абрам Драгомиров, главкозап Гурко 
и главкоюз – я.
      
      Алексеев испросил у Львова разрешение прибыть нам, вышеперечисленным, 
экстренным поездом в Петроград. Прибыли мы утром, на вокзале был выставлен 
почетный караул, а встретил нас военный министр Керенский, вновь назначенный на 
эту должность вследствие отказа Гучкова. В это время главнокомандующим войсками 
Петроградского военного округа состоял Корнилов, назначенный с моего фронта для 
того, чтобы привести войска столицы в порядок, который у них сильно хромал. 
Меня удивило то, что я увидел. Невзирая на команду «Смирно», солдаты почетного 
караула продолжали стоять вольно и высовывались, чтобы на нас смотреть, на 
приветствие Алексеева отвечали вяло и с усмешкой, которая оставалась на их 
лицах до конца церемонии; наконец, пропущенные церемониальным маршем, они 
прошли небрежно, как бы из снисхождения к верховному главнокомандующему.
      
      Львов принял нас очень любезно, но както чувствовалось, что он не в 
своей тарелке и совсем не уверен в своей власти и значении. Как раз в этот день 
велись усиленные переговоры между ним и Советом рабочих и солдатских депутатов 
о формировании смешанного министерства, причем несколько портфелей должны были 
принять социалисты – меньшевики и эсеры. Обедали мы у Львова. На другой день в 
Мариинском дворце собрались, чтобы нас выслушать, все министры, часть членов 
Государственной думы и часть членов Совета рабочих и солдатских депутатов. 
Говорено было много каждым из главнокомандующих, начиная с Алексеева. Я не 
помню, что каждый из них говорил, да это, в сущности, и неважно, так как все 
наши прения ни к чему не привели и развал армии продолжал идти своим 
неудержимым темпом. Считаю, однако, необходимым привести свою речь вследствие 
того, что потом извратили ее смысл. Стенограммы этой речи у меня не было и нет, 
но я тогда же записал ее вкратце и отлично ее помню.
      
      Я говорил, что не понимаю смысла работы эмиссаров Совета рабочих и 
солдатских депутатов, старающихся усугублять развал армии, якобы опасаясь 
контрреволюции, проводником которой якобы может быть корпус офицеров. Я считал 
необходимым заявить, что я лично и подавляющее число офицеров сами, без 
принуждения, присоединились к революции, теперь мы все такие же революционеры, 
как и они29. Поэтому никто не имеет права подозревать меня и офицеров в измене 
народу, а потому не только прошу, но настоятельно требую прекращения травли 
офицерского состава, который при подобных условиях не в состоянии выполнять 
своего назначения и продолжать вести военные действия. Я требовал доверия, в 
противном же случае просил уволить меня от командования войсками ЮгоЗападного 
фронта. Вот точный смысл моей речи.
      
      Я настоятельно просил вновь назначенного военным министром Керенского 
прибыть на ЮгоЗападный фронт, дабы он сам заявил войскам требования Временного 
правительства, подкрепленные решением Совета рабочих и солдатских депутатов. Он 
выполнил свое обещание, приехал на фронт, объехал его и во многих местах 
произносил речи на митингах. Солдатская масса встречала его восторженно, 
обещала все, что угодно, и нигде не исполнила своего обещания.
      
      Вслед за этим, в половине мая 1917 года, я был назначен верховным 
главнокомандующим. Я понимал, что, в сущности, война кончена для нас, ибо не 
было, безусловно, никаких средств заставить войска воевать. Это была химера, 
которою могли убаюкиваться люди вроде Керенского, Соколова и тому подобные 
профаны, но не я.
      
      Если я пригласил Керенского на фронт, то преимущественно для того, чтобы 
снять ответственность с себя лично и с корпуса офицеров, будто бы не желающих 
служить революции. Наконец, это было последнее средство, к которому можно было 
прибегнуть.
      
      В качестве верховного главнокомандующего я объехал Западный и Северный 
фронты, чтобы удостовериться, в каком положении они находятся, и нашел, что 
положение на этих фронтах значительно хуже, чем на ЮгоЗападном. Например, 
недавно назначенный главнокомандующий Западным фронтом Деникин донес мне, что 
только что сформированная 2я Кавказская гренадерская дивизия выгнала все свое 
начальство, грозя убить каждого начальника, который вздумал бы вернуться к ним, 
и объявила, что идет домой. Я поехал в Минск, забрал там Деникина, дал знать 
этой взбунтовавшейся дивизии, что еду к ней, и прибыл на автомобиле. В то время 
солдатская масса верила, что я друг народа и солдата и не выдам их никому. 
Дивизия вся собралась без оружия, в относительном порядке, дружно ответила на 
мое приветствие и с интересом слушала мои прения с выбранными представителями 
дивизии. В конце концов дивизия согласилась принять обратно свое начальство, 
обещала оборонять наши пределы, но наотрез отказалась от каких бы то ни было 
наступательных предприятий. Совершенно то же я проделал и в 1м Сибирском 
армейском корпусе. Таких случаев было много, и неизменно оканчивались они теми 
же результатами.
      
      В это безвыходно тяжелое время Борис Савинков, состоявший комиссаром при