партийной тактике, которое впоследствии не раз давало себя чувствовать и не раз 
ставило партию и, в частности, террор в тяжелое положение. Большинство 
партийных работников стремилось ко всеобщему вооруженному восстанию, как 
конечному и победоносному завершению начавшейся революции. Это вооруженное 
восстание казалось им возможным и близким. «Принимая во внимание, — гласит одна 
из резолюций съезда, — что, по нашему общему убеждению, крупный аграрный взрыв, 
если не полное крестьянское восстание, в целом ряде местностей почти неизбежен, 
съезд рекомендует всем учреждениям партии быть к весне в боевой готовности и 
заранее составить целый план практических мероприятий, вроде взрыва железных 
дорог и мостов, порчи телеграфа, распределить роли в этих предприятиях и т.д., 
наметить административных лиц, устранение которых может внести дезорганизацию в 
среду местной организации, и т.д.» (принято без прений).
     Такой взгляд диктовал, конечно, и определенную тактику. Террор центральный 
и местный отходил на второй план. Наоборот, «техническая подготовка восстания» 
приобретала первостепенное значение. Не меньшее значение приобретала и 
революционная агитация в массах. Отсюда бойкот первой Думы, как средство для 
такой агитации, отсюда участие во второй Думе, как использование думской 
трибуны в тех же целях. Отсюда, далее, — подчинение террора агитационным 
задачам и агитационных задач — подготовке восстания. В этом взгляде была, 
конечно, своя логика, но нельзя не признать, что реальные условия жизни 
разрушили ее. Конспиративно и кружковщиной нельзя серьезно воздействовать на 
массы: в пределах нелегальной партии агитация всегда ограничена, неизбежно 
захватывает только узкие слои народных масс. И дальше, — «подготовка восстания»,
 «план практических мероприятий» при отсутствии стихийного взрыва, исключающего 
нужду в такой подготовке, — осуществимы только конспиративной организацией, 
заговором. Большинство партийных работников в своей тактике попадало, поэтому, 
в заколдованный круг: только открытая агитация может дать желательный результат,
 только заговор может результат этот использовать технически. Соединение того и 
другого в одной партии неизбежно ведет ее к ослаблению — либо агитация 
замыкается в рамки подпольных комитетов, либо «подготовка восстания» 
сталкивается с открытой или полуоткрытой агитацией и теряет тогда характер 
заговора. Пешехонов, Мякотин и Анненский поняли это противоречие и пытались его 
устранить. Я не мог не согласиться с ними.
     Далее. Самые надежды на близость всеобщего восстания могли казаться 
преждевременными. Не было признаков, знаменующих высокий подъем революционного 
настроения в крестьянстве. Поэтому едва ли разумно было строить партийную 
тактику на уверенности в близости крупного аграрного взрыва. Наоборот, можно 
было прийти к необходимости медленной и долгой, упорной социалистической работы,
 работы созидания партии легальным путем. 17 октября был дан известный минимум 
политической и гражданской свободы. Немедленное использование этого минимума в 
целях мирной социалистической пропаганды, с одной стороны, и закрепления 
легальных партийных форм, с другой, — такова была, по мнению Анненского, 
Пешехонова и Мякотина, одна из насущных задач только что пережитого момента. И 
в этом пункте я не мог с ними не согласиться.
     Наконец, в дебатах на съезде было вскользь упомянуто еще об одном вопросе 
— о центральном терроре. Необходимостью его Чернов аргументировал невозможность 
разделения партии на две части. Если бы я даже мог признать, что всеобщее 
восстание неизбежно и близко, то и тогда я не присоединился бы к мнению 
партийного большинства. В моих глазах партия даже в то время была недостаточно 
сильна, чтобы ставить перед собою две одинаково трудные практические задачи: 
задачу «подготовки восстания» и задачу террора. Неизбежно силы партии разбились 
бы. Неизбежно террор пострадал бы в своей интенсивности и широте. Неизбежно 
«техническая подготовка» лишилась бы многих ценных работников. Отказ же от 
вооруженного восстания и соединение в одной партии боевых функций с мирной 
социалистической агитацией не привел бы к результатам лучшим, чем те, которые 
получились от тактики, принятой большинством съезда. Террор неизбежно мешал бы 
мирной работе, отвлекая от нее силы и средства. Он неизбежно компрометировал бы 
ее, как компрометировал социальнореволюционную фракцию во второй Думе. И, 
наоборот, мирная социалистическая агитация в пределах той же партии неизбежно 
препятствовала бы развитию террора: интересы партийной агитации взяли бы верх 
над интересами террора и революции. Так случилось впоследствии, когда террор 
был неоднократно прекращаем и возобновляем центральным комитетом по причинам 
политическим, т.е. по условиям данного преходящего момента.
     Вот почему я, не голосуя за предложение Анненского, Пешехонова и Мякотина, 
не голосовал также и за формулу центрального комитета. Я находил, что надежды 
на всеобщее восстание преждевременны, что только террор является той силой, с 
которой правительство будет серьезно считаться и которая может вынудить его на 
значительные уступки; что партийная тактика должна, поэтому, прежде всего 
исходить из пользы террора; что польза террора, как равно и интересы мировой 
социалистической агитации, требуют в настоящий момент разделения партии на две 
идейно связанные, но организационно независимые части: на партию полулегальной 
или даже конспиративной социалистической агитации, но не в целях всеобщего в 
близком будущем восстания, а в целях распространения партийных идей, и на 
организацию, которая, сосредоточив в себе все боевые социальнореволюционные 
элементы, поставила бы своей целью развитие центрального и местного широкого 
террористического движения.
     Мнение Анненского, Пешехонова и Мякотина осталось в меньшинстве. Они все 
трое ушли из партии. Я, немедленно после съезда, вместе с Азефом приступил к 
воссозданию боевой организации.