в котором, по словам его представителя, числилось около 60 офицеров, 
преимущественно флота и гвардии.
     Собрание открылось докладом именно этого представителя. Он сообщил, что во 
всех полках гвардии имеются сочувствующие офицеры, что таких офицеров особенно 
много в гвардейской артиллерии и что они не остановятся перед самыми 
решительными действиями в пользу революции. Закрадывалось сомнение, не 
преувеличил ли докладчик сил офицерского союза, не представил ли он положение 
дел не в том виде, в каком оно есть на самом деле, а в том, в каком ему хочется 
его видеть. В дальнейшем эти предположения подтвердились. На прямой вопрос, 
какие же именно полки или батареи откажутся стрелять в революционеров, 
докладчик не мог дать ответа. Он должен был сознаться, что сочувствие отдельных 
офицеров революционному движению еще ни в малой мере не доказывает, что солдаты 
не будут стрелять в народ, более того, что сами эти офицеры откажутся от своей 
военной присяги. Опыт Семеновского полка в Москве подтвердил этот вывод: мне 
неизвестно, были ли среди семеновцев сочувствующие офицеры, но я знаю, что в 
полку были отдельные солдатыреволюционеры. Несмотря на это. Семеновский полк 
прославился своим усмирением Москвы, и революционные его элементы, несомненно, 
принимали участие в этом усмирении.
     В социалдемократической партии военная работа стояла не лучше, чем у нас. 
Из сообщения Л.Дейча можно было убедиться, что ни на какие значительные 
войсковые части рассчитывать нельзя. Нужно сказать, что и его доклад отличался 
тем же оптимизмом, которым был проникнут доклад офицерского союза. Оптимизм 
этот легко мог ввести партии в заблуждение относительно истинной силы 
революционных военных организаций.
     У меня от этого собрания, в противоположность результатам рабочего 
собрания за Нарвской заставой, осталось самое грустное впечатление. Не говоря 
уже о том, что воочию выяснилось, что революция ни в коем случае не может 
рассчитывать в Петербурге на поддержку войск, самый характер собрания не 
соответствовал моему о нем представлению: собрание закончилось разговором на 
тему, как, где и из кого можно организовать кружки для пропаганды среди 
офицеров.
     Таким образом, у меня уже не оставалось сомнения в том, что успешное 
массовое восстание в Петербурге невозможно. Была, однако, надежда, что удастся 
поддержать московскую революцию удачным террором. Но боевая организация была 
распущена. Наличный ее состав, кроме Азефа, Доры Бриллиант, выпущенного из 
тюрьмы Моисеенко и меня, разъехался из Петербурга. Моисеенко был занят 
освобождением из больницы Николаячудотворца психически заболевшего Дулебова, 
Дора Бриллиант могла быть полезной, главным образом, своими химическими 
познаниями, Азеф и я, отчасти вместе с Рутенбергом, занялись рассмотрением 
возможностей немедленных террористических актов.
     Первым таким актом являлся взрыв моста на Николаевской железной дороге. 
Такой взрыв, вопервых, отрезал бы Москву от Петербурга, а вовторых, заставил 
бы бастовать Николаевскую железную дорогу. Была надежда, что если Николаевская 
железная дорога забастует, то забастует и весь петербургский железнодорожный 
узел, а с ними и все рабочее население Петербурга. Этот взрыв взял на себя 
железнодорожный союз. Мы передали его представителю, Соболеву, бомбы и динамит, 
но покушение не состоялось: его участники едва не были арестованы на месте.
     Все другие планы, как, например, взрыв охранного отделения, взрыв 
электрических, телефонных и осветительных проводов, арест гр[афа] Витте и 
прочее, тоже не могли быть приведены в исполнение, отчасти потому, что в 
некоторых пунктах намеченные места охранялись так строго, как будто полиция 
была заранее предупреждена о покушении. Тогда же со мной произошел странный 
случай, убедивший меня, что полиция узнала о моем пребывании в Петербурге, но 
почемуто не желает арестовать.
     Однажды после свидания с Азефом и Рутенбергом на квартире инженера П.И.
Преображенского я, спускаясь с лестницы, заметил через стеклянные двери, что у 
подъезда стоят околоточный и двое филеров. Швейцар распахнул передо мной дверь 
и, пропустив меня, стал позади. Я очутился в ловушке. Выйдя на улицу, я заметил,
 как один филер сделал движение руками, как будто желая схватить меня, но 
тотчас же я услышал голос, вероятно, околоточного надзирателя:
     — Никаких мер не принимать.
     Я, не оборачиваясь, прошел по переулку до ближайшего извозчика. Филеры не 
последовали за мной.
     Дня за два до московского восстания Азеф уехал в Москву. Мне как члену 
боевого комитета была поручена «техническая подготовка восстания» в Петербурге. 
Я немедленно устроил две динамитные мастерские. Обе они были арестованы 
неожиданно и по непонятным причинам, но я в аресте их не заподозрил тогда 
провокации. Первая мастерская помешалась в Саперном переулке. В ней должны были 
работать товарищи Штолтерфорт, Друганов и Александра Севастьянова, жившая у 
Штолтерфорт в качестве прислуги. Севастьянова во время ареста настолько удачно 
разыграла роль горничной, что ее оставили на свободе. Штолтерфорт и Друганов по 
приговору суда были лишены всех прав состояния и сосланы в каторжные работы на 
15 лет. Одновременно, в ту же самую ночь, была арестована и вторая мастерская. 
Она помещалась в Свечном переулке, на квартире у Всеволода Смирнова, моего 
товарища по университету, впоследствии члена боевой организации. Он жил по 
своему паспорту, но не был под наблюдением полиции. В одной квартире с ним жила 
молодая девушка, Бронштейн. Квартира эта служила передаточным местом для 
перевоза из Финляндии оружия. Я знал об этом, но я не мог в короткий срок и при 
почти полном отсутствии нелегальных работников снять квартиру на нелегальное 
имя. Кроме того, я знал также, что финский транспорт оружия неизвестен полиции,