положение и скрывался в Екатеринбурге, Саратове и Баку. В Баку он работал в 
тайной типографии. С весны 1904 года, как я выше упоминал, он принял участие в 
деле Плеве. В боевой организации все товарищи относились к нему с большим 
уважением за его отвагу, преданность делу и практический опыт. Ближе всех он 
был, кроме Сазонова, с Каляевым, Ивановской и Дорой Бриллиант.
     Татьяна Леонтьева, вскоре по выходе из Петропавловский крепости, уехала за 
границу, чтобы через Гоца отыскать боевую организацию. До меня и до Азефа дошло 
известие о ее желании снова работать. Мы высоко ценили Леонтьеву, но, не видя 
ее, не могли знать, насколько она оправилась от своей болезни. Посоветовавшись 
с Азефом, я написал ей письмо, в котором просил ее пожить за границей, 
отдохнуть и поправиться. По поводу этого письма произошло печальное 
недоразумение. Леонтьева поняла мое письмо, как отказ ей в работе, т.е. 
приписала мне то, чего я не только не думал, но и думать не мог: Леонтьева была 
всегда в моих глазах близким товарищем, и для меня был вопрос только в одном: 
достаточно ли она отдохнула после болезни. Поняв мое письмо, как отказ боевой 
организации, она примкнула к партии социалистовреволюционеровмаксималистов. В 
августе 1906 года в Швейцарии, в Интарлакене, во время завтрака она выстрелила 
в старика, сидевшего за соседним с нею столом. Она стреляла в уверенности, что 
перед нею бывший министр внутренних дел П.Н. Дурново. Произошла ошибка: старик 
оказался не Дурново, а французом, по фамилии Мюллер.
     Покушение это не было личным делом Леонтьевой. Оно было организовано 
максималистами, и ответственность за печальную ошибку не может ложиться на нее 
целиком. В марте 1907 года Леонтьеву судили в Туне швейцарским судом, и 
приговорили к четырем годам тюремного заключения.
     Что касается остальных членов организации, арестованных по обвинению в 
приготовлении покушения на Трепова, то 21 ноября 1905 года петербургский 
военноокружной суд слушал дело о Подновском (Шевеле), Давыдове, Шиманове, 
Боришанском, Сидоренко (сыне полковника Трофимова) и Маркове и, признав их 
виновными, приговорил в каторжные работы: Маркова на четыре года, Трофимова на 
десять лет; главный военный суд заменил десятилетнюю каторгу Трофимову 
пятнадцатилетней.
     Суд не вынес ни одного смертного приговора. Это объясняется исключительно 
политическим моментом, «днями свобод»: реакция только готовилась к наступлению. 
Если бы суд состоялся на два месяца раньше или позже, в сентябре или январе, 
нет сомнения, что Боришанский, Трофимов и Марков были бы казнены.
     После ареста боевой организации на свободе осталась, как я уже упоминал, 
только Дора Бриллиант. Тютчев, не имевший на то полномочий, и Рутенберг, 
имевший полномочия исключительно по боевой подготовке масс, образовали вместе с 
ней комитет боевой организации. Комитет этот ни к каким действиям не приступал, 
и вскоре Рутенберг и Тютчев уехали за границу. Дора Бриллиант, оставив свой 
запас динамита в Полтаве, переехала в Юрьев, где и ожидала приезда коголибо из 
нас, — меня или Азефа.
     Таким образом, боевая организация в сущности перестала существовать. Был 
Азеф, была Дора Бриллиант, был я. Были также люди неиспытанные и мало 
известные: супруги Зильберберг, Рашель Лурье, Маня Школьник и Арон Шпайзман, но 
не было единого целого, связанного общей работой и одной и той же идеей, не 
было того, что было достигнуто ценой больших усилий и многих жертв. Предстояло 
восстановить организацию и закончить дело Трепова. Работы в лаборатории в 
Вилльфранше приходили к концу. Нами было принято следующее решение:
     С наличными силами организации, из которых было четыре женщины, мы не 
считали возможным приступить к покушению на Трепова. Поэтому я взял на себя 
покушение на Клейгельса, давно признанное необходимым и окончившееся у 
Боришанского неудачей. В мое распоряжение поступали Зильберберг, Школьник и 
Шпайзман, причем Зильберберг не должен был принимать непосредственного участия 
в деле: организация была слаба, и в Зильберберге мы видели единственную ее 
крупную силу, единственного человека, способного впоследствии заменить нас. 
Школьник и Шпайзману, как евреям, было неудобно выступать с бомбой в руках в 
Петербурге. Наоборот, в Киеве их еврейское происхождение только могло 
подчеркнуть, что убийство генералгубернатора вызвано отчасти еврейским 
погромом. Ксения Зильберберг и Рашель Лурье должны были хранить динамит на 
одесских лиманах. Азеф брал на себя более трудное: подбор людей для основного 
кадра боевой организации, того кадра, который должен был убить Трепова. 
Предполагалось действовать и в Киеве, и в Петербурге прежним методом — путем 
уличного наблюдения. Шпайзман должен был торговать папиросами. Школьник — 
цветами.
     Аресты 17 марта были поворотным пунктом в истории боевой организации.
     
IV
     
     В мае 1905 г. я, по паспорту бельгийского подданого Рене Ток, через 
Волочиск выехал в Россию и в Харькове встретился с Зильбербергом. Дора 
Бриллиант была в Юрьеве, Ксения Зильберберг и Рашель Лурье хранили динамит на 
лиманах, Шпайзман ждал меня в Вильно, Школьник — в Друскениках.
     Начиная дело Клейгельса, я полагал, что оно не может представить серьезных 
затруднений, — при правильной постановке оно должно было окончиться верным и 
быстрым успехом, даже без непосредственного участия Зильберберга. Зильбербергу 
нужно было пройти школу террористического предприятия. С этой точки зрения его 
присутствие в Киеве было необходимо. Повидавшись с ним в Харькове и поручив ему 
съездить в Западный край за паспортными бланками, я уехал к Шпайзману в Вильно.
     В Вильно я не нашел Шпайзмана. Несколько дней подряд я ждал его на