кистей и части предплечья. Брюшная полость совершенно разорвана; сердце было 
найдено среди обломков мышц в области левого плечевого сустава. Правая нога с 
частью таза лежит параллельно туловищу, на ней имеются остатки нижнего белья. 
Левая нога, с частью тазовой кости лежит на разрушенной стене, служившей 
перегородкой между 26 и 27 номерами. Части пальцев и мягких частей тела были 
найдены в Исаакиевском сквере. В комнате № 27 были найдены вещи, принадлежавшие 
погибшему от взрыва: иностранный паспорт на имя великобританского подданного 
Артура Генри Мюр МакКуллона и различные предметы, составляющие, повидимому, 
части разорвавшегося снаряда. Эти последние были исследованы экспертом, который,
 на основании результатов исследования, дал следующее заключение: взорвавшийся 
снаряд был устроен так, что мог употребляться, как метательный снаряд. Оболочка 
его была легкая, из жести, 0,3 миллиметра. Разрывной заряд снаряда составлял 
магнезиальный динамит, приближающийся по силе к гремучему студню, наиболее 
сильному из нитроглицериновых препаратов. Взрыв произошел от взрывчатого 
вещества детонатора, помещенного в детонаторской трубке снаряда, повидимому, 
гремучей ртути. Сам снаряд мог быть значительных размеров для ручного снаряда и 
допускал наполнение зарядом взрывчатого вещества в количестве 45 фунтов.
     …Судя по расположению наиболее глубоких и обширных повреждений в области 
передней поверхности туловища и на нижнем отделе верхних конечностей, принимая 
во внимание расположение ожогов, следует полагать, что в момент взрыва покойный 
был обращен ближе всего передней и нижней частью туловища к снаряду; например, 
если он стоял у стола, на котором разорвался снаряд. Судя же по остаткам одежды 
на трупе, можно думать, что в момент взрыва покойный был одет только в белье. 
Взрыв повидимому произошел у окна, и силою взрыва тело МакКуллона было 
брошено на противоположную капитальную стену и вверх, где имеются обильные 
следы крови в виде мазков и брызг; оттуда, в силу тяжести, оно упало на место, 
где было найдено. Смерть наступила моментально (см. «Дело о покушении 16 лиц на 
жизнь генерала Трепова»)».
     Максимилиан Ильич Швейцер родился 2 октября 1881 года в Смоленске в 
зажиточной купеческой семье. В 1889 году он поступил в смоленскую гимназию и 
уже учеником седьмого класса принял участие в революционной работе. По 
окончании курса в гимназии он в 1897 году уехал в Москву, в университет, где 
слушал лекции на естественном отделении физикоматематического факультета. В 
1899 году он был сослан по студенческому делу в Якутскую область, по 
возвращении откуда отбывал надзор у родителей в Смоленске. В ссылке его 
убеждения окончательно определились, и он тогда уже мечтал о поездке за границу 
для изучения химии взрывчатых веществ. Тогда же он примкнул к партии 
социалистовреволюционеров. В 1903 году он уехал заграницу и вступил в боевую 
организацию, где и работал до своей смерти.
     Сохранилось характерное письмо его к матери из Сибири. Родители его подали 
в 1902 году прошение о помиловании его. Он был, конечно, против такого прошения 
и ответил на него официальным отказом от всякого снисхождения, посланным им в 
департамент полиции.
     Об этом отказе он и пишет в своем письме:
     
    «Мача, 14 сентября 1902 г.
    
    Дорогая мама.
    Сегодня получил твое письмо от 13 августа, и очень, очень мне было больно 
читать его, больно было мне, вопервых, оттого, что ты меня так поняла, а, 
вовторых, и оттого, что я доставляю тебе столько горя. Напрасно ты думаешь, 
что я изза холода позабыл тебя. Наоборот, теперь я еще более почувствовал, как 
ты мне дорога. Ни холода, ни многие годы не заставят меня позабыть тебя, но как 
бы я тебя ни любил, как бы ни был привязан к тебе, иначе я поступить не мог. Я 
знал, что доставляю тебе своим поступком большое горе, и не недостаток мужества,
 как ты пишешь, было то, что я не известил тебя прямо об этом, а просто хотел, 
чтобы тебе сообщили это известие помягче.
    Мне хотелось бы поговорить о наших отношениях, дорогая мама. Ты и папа меня 
горячо любите, хотите мне больше, чем ктолибо, добра. Я горячо люблю вас и 
привязан, только не умею проявлять эту любовь так, как другие, я тоже не хочу 
себе зла и желаю себе только хорошего. Казалось бы, между нами не может быть 
никаких разногласий, но дело в том, что доброто мы понимаем различно. Вы 
выросли в одних условиях, я в других. Вы желаете мне хорошую жену, большое 
состояние, безмятежное семейное счастье, положение в обществе. Что касается 
меня, то я чувствовал бы себя несчастным от такой жизни. Я не мог бы прожить и 
один год, и я добро понимаю иначе, чем вы. Вот почему между нами так часто 
проходят облака, вот почему мне так часто приходится заставлять тебя страдать. 
Мамочка, как ты не понимаешь, что то, что я делаю, доставляет мне 
удовлетворение. Это одно из условий счастья, и раз ты мне желаешь добра, ты не 
должна горевать. Когда я послал прошение от 12 июля, у меня камень свалился с 
сердца, и я почувствовал сильное облегчение, и если бы, благодаря твоему 
прошению о помиловании, меня вернули бы, в то время, как все мои товарищи 
оставались бы здесь, я бы не мог смотреть в глаза ни одному честному человеку и 
я чувствовал бы себя крайне несчастным. Не знаю, доставило ли бы тебе, мама, 
такое мое положение удовлетворение.
    Я не касаюсь здесь общих вопросов, побудивших меня подать это прошение. 
Если, мама, я буду поступать во всем так, как ты лично хочешь, мне придется 
ломать себя. Будем же, мама, любить друг друга попрежнему, и позволь еще, мама,
 жить так, как я хочу.
    Лишь при последнем условии я могу быть счастлив, и ведь этого ты хочешь.