грозил «стереть социалдемократов с лица земли», показав «всем рабочим лживость 
их и наглость», бранил Плеханова и произносил разные другие, не более 
убедительные фразы. Но не смысл его речи производил впечатление. Мне 
приходилось не раз слышать Бебеля, Жореса, Севастьяна Фора. Никогда и никто из 
них на моих глазах не овладевал так слушателями, как Гапон, и не на рабочей 
сходке, где говорить несравненно легче, а в маленькой комнате на 
немногочисленном совещании, произнося речь, состоящую почти только из одних 
угроз. У него был истинный ораторский талант, и, слушая его исполненные гнева 
слова, я понял, чем этот человек завоевал и подчинил себе массы.
     Присматриваясь ближе к Гапону, я не заметил в нем большой и горячей любви 
к революции. Но впечатление от его личности оставалось неясное. Передо мною был 
человек, несомненно рискнувший своею жизнью 9 января. Я склонялся поэтому к 
мысли, что ошибаюсь и не умею увидеть в Гапоне той преданности идее, которая 
есть у него в действительности.
     Я слушал отзывы о Гапоне Рутенберга, тогда еще его друга. Эти отзывы 
ничего мне не разъясняли. Рутенберг характеризовал Гапона, как «бедного, 
запутавшегося в революции попа, искреннего и честного». Я думаю, что Рутенберг 
ошибался: Гапон подделывался под него и был с ним таким, каким хотел бы!
     Гапон много говорил о необходимости основать «боевой комитет» — особое 
учреждение, которое бы ведало центральный и массовый террор. Он развивал идею 
террористического движения в крестьянстве и в своих планах встречал сочувствие 
со стороны многих товарищей, особенно со стороны Брешковской и князя Д.А.
Хилкова. Он вступил, после долгих переговоров, в партию, и в Россию нелегально 
ехать не собирался, ограничиваясь предсказаниями в близком будущем массовых 
вооруженных выступлений и призывом к их подготовке. Из партии он, впрочем, 
скоро вышел.
     Рутенберг тоже сочувствовал планам Гапона. Он тоже считал необходимым 
немедленно приступить к вооружению народных масс. Общее настроение было в то 
время таково, что лишь немногие смели высказываться против такого образа 
действий. Это меньшинство указывало, что вооружение народа — задача 
неисполнимая, ибо ни одна партия не имеет достаточно сил для ее решения. А раз 
это так, то благоразумнее и в интересах революции выгоднее употребить 
назначенные для этого силы и средства на развитие центрального террора. 
Центральный комитет в то время был очень многочислен. Решения принимались 
медленно и не всегда в полном составе комитета. Руководящую роль играли Азеф и 
Гоц. От них зависело многое.
     Мнение партийного большинства одержало верх. Было решено учредить особую 
организацию в целях боевой подготовки масс. Дело это было поручено Рутенбергу, 
и в его распоряжение было предоставлено три кандидата в боевую организацию, — 
Александра Севастьянова, принимавшая участие еще в 1902 г. в томской типографии,
 Борис Горинсон, техник из Варшавы, рекомендованный К.М.Гершковичем, и Хаим 
Гершкович, рекомендованный Н.В.Чайковским. Рутенберг при их помощи и с теми 
лицами, которых он кооптировал бы в России, должен был положить начало боевой 
подготовке масс. Он должен был приготовить квартиры для складов оружия в 
Петербурге, изыскать возможность приобретения оружия в России, получить от 
армян, членов партии «Дашнакцутюн» транспорт бомб, нам ими уступленный, наконец,
 выяснить возможность экспроприации в арсеналах. Предполагалось, впоследствии, 
когда окрепнет организация в Петербурге, расширить деятельность ее на всю 
Россию. Дальнейшим шагом в этом направлении была экспедиция корабля «Джон 
Крафтон».
     Рутенберг, Горинсон, Севастьянова и Гершкович уехали в Россию, Гапон уехал 
в Лондон по делам издания своей «Автобиографии», за которую ему в Англии были 
обещаны большие деньги. Я уехал в Ниццу к Гоцу.
     Гоц, помимо блестящей эрудиции, большого ума и выдающегося 
организаторского дарования, в высшей степени обладал еще одним качеством, — 
чрезвычайно редким и снискавшим ему горячую привязанность всех тех, кто лично 
встречался с ним. У него была драгоценная способность не только узнавать, после 
немногих встреч, людей, но, индивидуализируя особенности каждого, входить в 
личное и партийное положение их. Он делал это с такой чуткостью и любовью, с 
таким исключительным знаниемлюдей, что личное с ним знакомство давало громадную 
нравственную поддержку. Многие, в том числе Каляев, считали себя его учениками.
     Гоц лежал больной. У нас сразу установились те мягкие, нежные и добрые 
отношения, секрет которых был только у Гоца и которые так редко встречаются у 
людей, объединенных общностью взглядов, но не симпатий и образа жизни. От него 
я впервые узнал о предполагаемой экспедиции упомянутого выше корабля «Джон 
Крафтон».
     Член финской партии Активного Сопротивления журналист Жонни Циллиакус 
сообщил центральнoмy комитету, что через него поступило на русскую революцию 
пожертвование от американских миллионеров в размере миллиона франков, причем 
американцы ставят условием, чтобы деньги эти, вопервых, пошли на вооружение 
народа и, вовторых, были распределены между всеми революционными партиями без 
различия программ (впоследствии в «Новом Времени» появилось известие, что 
пожертвование это было сделано не американцами, а японским правительством. 
Жонни Циллиакус опровергал это, и центральный комитет не имел оснований 
отнестись с недоверием к его словам).
     Центральный комитет принял пожертвование на этих условиях, за вычетом 100 
тысяч франков, которые деньгами поступили в боевую организацию.
     На американские деньги решено было снарядить нагруженный оружием корабль, 
который должен был доставить свой груз революционным партиям, выгружая его 
постепенно на Прибалтийском побережье и в Финляндии. На имя норвежского купца в