капитализмом — есть следствие той злостной политики, которая вытекает из 
вековых традиций самодержавия» (см. кассационную жалобу И.П. Каляева в сенат, 
«Былое» 1908 г., № 7).
     
     В юридической части своей жалобы Каляев, исполняя свой долг, старался 
провести строго партийную точку зрения, как он делал это и на суде. Он коснулся 
вопроса цареубийства и отношения партии к анархизму. В том и другом случае он 
не счел для себя возможным защищать свое личное мнение. Он писал:
     
    «Если бы я имел в виду его величество, я сказал бы, что я действовал против 
его величества и не было бы мне надобности скрывать мою мысль в общей формуле 
„против императорского дома“. Моя формула имеет ограничительное значение, и 
вовсе не касается в этом смысле его величества, как царствующего монарха. Моя 
партия, насколько я понимаю партийную политику, не ставила вопроса о личности 
его величества. В своем заявлении, как член партии, сознающий свой долг блюсти 
ее интересы, я также не высказывал лично от себя больше, чем это мне позволяла 
партийная дисциплина. Говоря о политике Александра III и т.д., я имел в виду не 
личность его величества, а партийную реакционную политику, в которой великие 
князья принимают самое невыгодное для его величества участие. Это я и высказал 
словами: „Если верно то, что такие министры, как Плеве, губят монархию, то еще 
с большим основанием можно сказать, что такие великие князья, как Сергей 
Александрович, губят престиж династии“. В изъяснение настоящего заявления я 
считаю долгом подробнее развить свою мысль о том, что ни партия, ни я не могут 
быть признаны анархистами. Поэтому, во избежание неправильного толкования моих 
мыслей, я заявляю свой протест против включения формулы — „дядя его величества“ 
— в окончательную форму приговора.
    В государственном вопросе партия социалистовреволюционеров стоит на точке 
зрения европейской социалдемократии, проповедующей участие рабочего народа в 
государственном управлении посредством выборов в парламент. Наша партия, как и 
социалдемократы, выставляет в настоящее время требование всеобщего 
избирательного права и очень далека от анархистского отрицания блага 
государственного народоуправления. Я могу указать на программу, опубликованную 
в одном из номеров «Революционной России», а также на заявление по случаю 
убийства Плеве, в котором она явно отграничивает себя от анархистов, повторяя 
заявление «Народной Воли».
     
     Протест этот сенатом уважен не был, и в понедельник, 9 мая, Каляев был 
перевезен на полицейском пароходе из Петропавловской крепости в Шлиссельбург. В 
ночь на 10 мая, около 10 часов вечера, его посетил священник, о. Флоринский. 
Каляев сказал ему, что хотя он человек верующий, но обрядов не признает. 
Священник ушел. Во втором часу ночи, когда уже светало, Каляева вывели на двор, 
где чернела готовая виселица. На дворе находились представители сословий, 
администрация крепости, команда солдат и все свободные от службы унтерофицеры. 
Каляев взошел на эшафот. Он был весь в черном, без пальто, в фетровой шляпе.
     Стоя неподвижно на помосте, он выслушал приговор. К нему подошел священник 
с крестом. Он не поцеловал креста и сказал:
     — Я уже сказал вам, что я совершенно покончил с жизнью и приготовился к 
смерти.
     Место священника занял палач Филиппов. Он набросил веревку и оттолкнул 
ногой табурет.
     Похоронен Каляев за крепостною стеною, между валом, окаймляющим крепость 
со стороны озера, и Королевской башней.
     
     
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
БОЕВАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ
     
I
     
     Вечером, 4 февраля, я уехал из Москвы в Петербург. Куликовский вышел из 
состава организации. Дора Бриллиант уехала в Харьков. Моисеенко, продав лошадь 
и сани, присоединился к ней.
     В Петербурге я увидел Швейцера. Он подтвердил то, что раньше, в Москве, 
рассказывал Тютчев. Петербургский отдел, ослабленный арестом Маркова и Басова и 
исчезновением «Саши Белостоцкого», медленно собирал сведения о Трепове. 
Наблюдение еще было далеко не закончено, и убить Трепова не было никакой 
возможности. Зато Швейцер имел сведения о выездах великого князя Владимира 
Александровича. Сведения эти были проверены наблюдением, и Швейцер решил 
сосредоточить все силы на этом неожиданно новом деле. Он сообщил мне о своем 
решении, и я одобрил его. Тогда же Швейцер рассказал мне о положении дел в 
Киеве.
     Боришанский и супруги Казак к концу января установили выезды Клейгельса и 
решили приступить к покушению. Супруги Казак, по причинам мне неизвестным, 
участия в нем не приняли. Боришанский остался один. Он сам зарядил свою бомбу и 
вышел с ней на Крещатик. Он ждал там около часа, но Клейгельс не появился. 
Тогда он вернулся к себе в гостиницу. Впоследствии оказалось, что Клейгельс 
выехал на несколько минут позже, и, не уйди Боришанский, генералгубернатор был 
бы тогда же убит. Боришанский еще оставался в Киеве, но было мало надежды, что 
он справится один со своей задачей.
     Несмотря на потерю Каляева, на неудачи Швейцера и на полное расстройство