поднял руку, чтобы бросить снаряд. Но, кроме великого князя Сергея, он 
неожиданно увидал еще великую княгиню Елизавету и детей великого князя Павла — 
Марию и Дмитрия. Он опустил свою бомбу и отошел. Карета остановилась у подъезда 
Большого театра.
     Каляев прошел в Александровский сад. Подойдя ко мне, он сказал:
     — Я думаю, что я поступил правильно, разве можно убить детей?..
     От волнения он не мог продолжать. Он понимал, как много он своей властью 
поставил на карту, пропустив такой единственный для убийства случай: он не 
только рискнул собой, — он рискнул всей организацией. Его могли арестовать с 
бомбой в руках у кареты, и тогда покушение откладывалось бы надолго. Я сказал 
ему, однако, что не только не осуждаю, но и высоко ценю его поступок. Тогда он 
предложил решить общий вопрос, вправе ли организация, убивая великого князя, 
убить его жену и племянников. Этот вопрос никогда не обсуждался нами, он даже 
не подымался. Каляев говорил, что если мы решим убить всю семью, то он, на 
обратном пути из театра, бросит бомбу в карету, не считаясь с тем, кто будет в 
ней находиться. Я высказал ему свое мнение: я не считал возможным такое 
убийство.
     Во время нашего разговора к нам присоединился Куликовский. Он увидел со 
своего поста, как карета великого князя повернула на Каляева, но не услышал 
взрыва. Он думал поэтому, что покушение не удалось, и Каляев арестован.
     Я высказал сомнение, был ли в карете великий князь, и не ошибся ли Каляев, 
приняв карету великой княгини за карету великого князя. Мы решили тут же 
проверить это. Каляев должен был пройти к тому месту, где останавливаются у 
Большого театра кареты, и посмотреть вблизи, какая именно из карет ждет у 
подъезда, и не ждут ли обе. Я должен был убедиться в театре, там ли великий 
князь.
     Я подошел к кассе. Билеты все уже были проданы. Ко мне бросились 
перекупщики. Я сообразил, что в театре я легко могу не заметить великого князя. 
Поэтому, не покупая билета, я спросил у перекупщиков:
     — Великая княгиня в театре?
     — Так точнос. С четверть часа, как изволили прибыть.
     — А великий князь?
     — Вместе с ее высочеством приехали.
     На улице меня ждали Каляев и Куликовский.
     Каляев осмотрел стоявшие экипажи. Карета была одна, и именно великого 
князя. Великий князь был в театре с семьей.
     Было всетаки решено дождаться конца спектакля. Мы надеялись, что, быть 
может, великой княгине подадут ее карету, и великий князь уедет один.
     Мы втроем отправились бродить по Москве и незаметно вышли на набережную 
Москвыреки. Каляев шел рядом со мной, опустив голову и держа в одной руке 
бомбу. Куликовский шел следом, не сколько сзади нас. Вдруг шаги Куликовского 
смолкли. Я обернулся. Он стоял, опершись о гранитные перила. Мне показалось, 
что он сейчас упадет. Я подошел к нему. Увидев меня, он сказал:
     — Возьмите бомбу. Я сейчас ее уроню.
     Я взял у него снаряд. Он долго еще стоял, не двигаясь. Было видно, что у 
него нет сил.
     К разъезду из театра Каляев, с бомбой в руках, подошел издали к карете 
великого князя. В карету сели опять великая княгиня и дети великого князя Павла.
 Каляев вернулся ко мне и передал мне свой снаряд. В 12 часов я встретился с 
Дорой и отдал ей обе бомбы. Она молча выслушала мой рассказ о случившемся. 
Окончив его, я спросил, считает ли она поступок Каляева и наше решение 
правильным.
     Она опустила глаза.
     — «Поэт» поступил так, как должен был поступить.
     У Каляева и Куликовского паспортов не было. Оба они оставили их в своих 
вещах на вокзале. Квитанции от вещей были у меня. Возвращаться за паспортами 
было поздно, как поздно было уезжать из Москвы. Им приходилось ночевать на 
улице. Я был одет барином, англичанином, они крестьянами. Оба замерзли и устали,
 и Куликовский, казалось, едва держится на ногах. Я решил, несмотря на 
необычность их костюмов, рискнуть зайти с ними в ресторан: трактиры были уже 
закрыты.
     Мы пришли в ресторан «Альпийская роза» на Софийке, и, действительно, 
швейцар не хотел нас впустить. Я вызвал распорядителя. После долгих переговоров 
нам отвели заднюю залу. Здесь было тепло и можно было сидеть.
     Каляев скоро оживился и с волнением в голосе начал опять рассказывать 
сцену у думы. Он говорил, что боялся, не совершил ли он преступления против 
организации, и что счастлив, что товарищи не осудили его. Куликовский молчал. 
Он както сразу осунулся и ослабел. Я и до сих пор не понимаю, как он провел 
остаток ночи на улице.
     Около четырех часов утра, когда закрыли «Альпийскую розу», я попрощался с 
ними. Было решено, что мы предпримем покушение на этой же неделе. 2 февраля 
была среда. Моисеенко, наблюдая за великим князем, утверждал, что в последний 
раз он выехал в свою канцелярию в понедельник. Зная привычки великого князя, мы 
пришли к заключению, что 3, 4 или 5 февраля он непременно поедет в 
генералгубернаторский дом на Тверской. Третьего, на следующий день после 
неудачи, нечего было и думать приступить к покушению: Каляев и Куликовский, 
очевидно, не могли положиться вполне на свои силы. Покушение откладывалось на 
четвертое или пятое. Утром, третьего, Каляев и Куликовский должны были уехать 
из Москвы и вернуться днем четвертого. Это давало им возможность отдохнуть. Мы 
тогда же, заранее, чтобы не стеснять себя временем в день покушения, назначили