Куликовский давно просит рекомендовать его в боевую организацию и что он лично 
и хорошо известен не только ей, но и остальным бакинским товарищам. Там же, в 
Баку, я увиделся с ним.
     Куликовский был человек выше среднего роста, в очках, с большими и добрыми,
 на выкате, глазами. На первом же свидании он сказал мне, что хочет работать в 
терроре. Чтобы убедиться в силе его желания, я стал разубеждать его. Я говорил 
ему то же самое, что когдато говорил Дыдынскому, — что в террор должен идти 
только тот, для кого нет психической возможности участвовать в мирной работе, и 
что никогда не следует торопиться с таким решением. Куликовский твердо стоял на 
своем. Он показался мне человеком убежденным и искренним. После нескольких 
свиданий я условился с ним, что он немедленно выедет в Москву.
     Вернувшись из Баку, я узнал от Моисеенко и Каляева следующее: 5 и 6 
декабря в Москве произошли известные студенческие демонстрации. Московский 
комитет выпустил по этому поводу заявление, с прямой угрозой великому князю. 
Комитет, как выше было указано, и не подозревал о нашем присутствии в Москве, и,
 угрожая, брал на себя инициативу убийства. Мы не знали об этом его заявлении. 
Вот оно:
     «Московский комитет партии социалистовреволюционеров считает нужным 
предупредить, что если назначенная на 5 и 6 декабря политическая демонстрация 
будет сопровождаться такой же зверской расправой со стороны властей и полиции, 
как это было еще на днях в Петербурге, то вся ответственность за зверства падет 
на головы генералгубернатора Сергея и полицмейстера Трепова. Комитет не 
остановится перед тем, чтобы казнить их».
     Вскоре после появления этой прокламации великий князь неожиданно и 
неизвестно куда выехал из дома генералгубернатора. Перед нами стояла задача 
отыскать его новое местожительство. Мы стали наблюдать за Николаевским, 
Нескучным и даже старым Басманным дворцами. Каляеву удалось увидеть 
великокняжескую карету у Калужских ворот. Мы вывели из этого заключение, что 
великий князь живет в Нескучном дворце, и не ошиблись.
     Я и до сих пор не знаю, чему приписать внезапный переезд великого князя, — 
простой ли случайности, сведениям ли, полученным им о нашей организации, или 
заявлению московского комитета. Я лично склоняюсь к последнему мнению. Великий 
князь не мог не посчитаться с угрозой партии социалистовреволюционеров, а в 
Нескучном дворце он чувствовал себя безопаснее, чем на Тверской. Однако 
опасность для него не уменьшилась. Поле для нашего наблюдения было больше, — 
вместо короткого пути от Тверской площади до Кремля, великому князю приходилось 
делать дорогу в несколько верст: от Нескучного к Калужским воротам и затем к 
Москвереке через Пятницкую, Большую Якиманку, Полянку или Ордынку. На этом 
длинном пути можно было наблюдать целый день, не навлекая на себя никаких 
подозрений. Вскоре Моисеенко и Каляев установили, что великий князь продолжает 
ездить в Кремль, но в разные дни и часы, хотя почти всегда одной и той же 
дорогой — по Большой Полянке.
     Между тем деньги, привезенные нами изза границы, приходили к концу. 
Несколько раз нам оказывал помощь присяжный поверенный В.А.Жданов, мой хороший 
знакомый еще по вологодской ссылке, впоследствии защищавший Каляева и еще позже,
 в 1907 году, осужденный по социалдемократическому делу на четыре года 
каторжных работ. Я написал Азефу в Париж, с просьбой выслать немедленно денег. 
Но деньги не приходили. Обращаться в московский комитет мы ни в каком случае не 
желали. Подумав, я решился на следующее.
     Я знал, что Жданов в приятельских отношениях с присяжным поверенным П.Н.
Малянтовичем, лично мне тогда неизвестным. Я явился к последнему на квартиру в 
часы его деловых приемов и попросил доложить, что пришел помещик Кшесинский по 
делу. Прождав часа два, вместе с другими просителями, в приемной, я, наконец, 
был приглашен в кабинет. В кабинете я объяснил Малянтовичу, что я — хороший 
знакомый Жданова и знаю, что он, Малянтович, тоже его хороший знакомый; что мне 
нужны деньги, и что я прошу его ссудить мне 200 рублей на неделю, под 
поручительство Жданова.
     Малянтович с удивлением слушал меня:
     — Но ведь Жданова нет в Москве, — сказал он.
     Я ответил, что если бы Жданов был в Москве, то я и обратился бы к нему, а 
не к человеку, мне совершенно незнакомому. Малянтович слушал с все возрастающим 
удивлением.
     — Ваша фамилия Кшесинский? — спросил он.
     Я сказал:
     — Это все равно, как моя фамилия.
     Малянтович внимательно посмотрел на меня. Потом он сказал:
     — Хорошо. У меня нет сейчас денег, но зайдите дня через два.
     Через два дня я, действительно, получил от него 200 рублей. Много позже, 
защищая меня в Севастополе, Малянтович вспомнил об этом случае; он рассказал 
мне, что долго колебался, давать ли мне деньги: он не догадывался, что я 
революционер, и не понимал, что значит мое обращение к нему, человеку 
незнакомому.
     В конце декабря в Москву приехал гражданский инженер А.Г.Успенский, часто 
оказывавший услуги боевой организации, и привез денег. От Азефа я тоже получил 
чек. Долг Малянтовичу был уплачен. Тогда же в Москву приехал член центрального 
комитета Н.С.Тютчев. Переговорив с ним, я решил, во избежание недоразумения, 
объясниться с московским комитетом по поводу упомянутой выше прокламации. С 
большими предосторожностями я встретился с одним из членов его, Владимиром 
Михайловичем Зензиновым, впоследствии работавшим одно время в боевой 
организации. Я спросил Зензинова, готовит ли московский комитет покушение на