великого князя.
     — Да, готовит, — ответил Зензинов.
     — Имеет ли комитет какиелибо сведения об образе его жизни и производит ли 
наблюдение?
     Зензинов рассказал мне обо всех приготовлениях, сделанных комитетом. 
Комитет был, конечно, не в силах убить великого князя, и его работа могла 
только помешать нашей. Я сказал об этом Зензинову и от имени боевой организации 
просил прекратить всякое наблюдение. Через день Зензинов был арестован по 
комитетскому делу, и я имел случай лишний раз убедиться, как важно для успеха 
террористического предприятия полное его обособление. За Зензиновым, конечно, 
следили уже в день моего с ним свидания, при большей наблюдательности филеры 
могли проследить и меня, а через меня и весь наш немногочисленный отдел.
     Приблизительно в это же время приехал в Москву Куликовский. Вспоминая свой 
печальный опыт с Дыдынским, я еще раз стал убеждать его отказаться от своего 
решения. Но Куликовский, как и в Баку, настойчиво возражал мне. Он и на этот 
раз показался мне человеком, искренне преданным делу террора. Я и до сих пор 
думаю, что я тогда не ошибся.
     Было решено, что Куликовский будет наблюдать в качестве уличного торговца. 
Наблюдение ему не давалось. Этому мешали и его неопытность, и его близорукость. 
Он так и не стал торговцем, а без лотка и товара, в поддевке и картузе, 
наблюдал выезд великого князя у Калужских ворот. Он видел несколько раз 
великокняжескую карету, и этого было, конечно, довольно, чтобы иметь 
возможность участвовать в покушении.
     Дора Бриллиант, жившая частью в Москве, частью, по конспиративным причинам,
 в Нижнем Новгороде, тяготилась своим бездействием. Действительно, ее роль была 
чисто пассивная. Она хранила в одиночестве динамит. Она еще более замкнулась в 
себя и сосредоточенно ожидала часа, когда понадобится ее работа.
     
IV
     
     10 января в Москве получились первые известия о петербургских событиях. 
Великий князь переехал из Нескучного в Николаевский дворец. Его переезд помешал 
нашей работе. Наблюдение за Нескучным дворцом уже дало нам вполне определенные 
результаты: мы выяснили, что великий князь ездит в Кремль обычно по средам и 
пятницам, и во всяком случае, не менее двух раз в неделю от двух до пяти часов 
пополудни.
     Мы уже намеревались приступить к покушению. Теперь приходилось начинать 
наблюдение сначала, и, что еще хуже, наблюдать в самом Кремле. Мы не знали, 
когда и куда будет ездить великий князь, т.е. через какие из кремлевских ворот. 
Нас было немного, и следить по ту сторону кремлевских стен мы поэтому не могли. 
Приходилось, волейневолей, наблюдать внутри их, на глазах у великокняжеской 
охраны. Моисеенко, со своей обычной смелостью, в первый же день остановился у 
самой царьпушки, где почти никогда извозчики не стоят. От царьпушки был виден 
Николаевский дворец, следовательно, выезд великого князя не мог пройти 
незамеченным. Городовые и филеры не обратили внимания на извозчика, и с тех пор 
мы стали следить почти у самых ворот дворца.
     Вскоре наблюдение установило, что великий князь ездит часто через 
Никольские ворота. Поездки эти бывали в разные дни, но в те же часы, что и 
раньше: не ранее двух и не позже пяти. Мы стали наблюдать у Иверской и очень 
быстро установили, куда ездит великий князь: он ездил в свою канцелярию в дом 
генералгубернатора на Тверской. Каляеву удалось видеть однажды его приезд. 
Великий князь приехал не с главного крыльца, выходящего на площадь, а с 
подъезда, что в Чернышевском переулке. Несмотря на такие точные данные, 
сведений для покушения было, по нашему мнению, еще недостаточно. Невозможно 
было караулить великого князя несколько дней подряд, невозможно было ожидать 
его ежедневно с бомбами в руках по 23 часа на Тверской и в Кремле. Между тем, 
регулярных выездов у него больше не было, и нам оставалась единственная надежда 
— узнать заранее из газет, в котором часу и куда он поедет. Великий князь ездил 
нередко на официальные торжества: в театр, на торжественные богослужения, на 
открытия больниц и богоугодных заведений и т.п. Но газеты не всегда давали 
точные сведения. Необходимо было подумать, как отыскать источник верных и 
заблаговременных указаний.
     Пока мы обдумывали подробности покушения, в Москву неожиданно приехал 
инженертехнолог Петр Моисеевич Рутенберг.
     Рутенберга я знал давно, с университетской скамьи. Он вместе со мной был 
членом групп «Социалист» и «Рабочее Знамя», вместе со мной был привлечен к делу 
и содержался в доме предварительного заключения. Дело его окончилось 
полицейским надзором, отбыв который он поступил на Путиловский завод инженером. 
На заводе он приобрел любовь и уважение рабочих, и 9 января, вместе с Георгием 
Гапоном, шел к Зимнему дворцу в первых рядах. У Нарвских ворот он выдержал залп 
пехоты, поднял лежавшего на земле Гапона, увел его с собой с Нарвского шоссе, и 
через несколько дней отправил из Петербурга, в деревню, чтобы скрыть его от 
полиции. Он, конечно, тоже разыскивался полицией и приехал ко мне в Москву 
нелегально. Явку мою он узнал от А.Г. Успенского. Рутенберг встретил меня 
словами:
     — В Петербурге восстание.
     Он рассказал мне во всех подробностях то, что произошло в Петербурге, 
рассказал и про Гапона, упомянув о его желании выехать за границу. Я предложил 
мой запасной внутренний паспорт и обещал достать заграничный. Рутенберг через 
несколько дней отослал тот и другой Гапону, но последний не воспользовался ими: