— Это очень большая для меня честь, — сказал он, — что я в большой 
организации, и что Плеве… Я очень давно хотел этого.
     Он замолчал. Молчал и Боришанский, с улыбкой глядя на него и как бы 
гордясь своим учеником. Сикорскому нужны были деньги на покупку плаща и платья. 
Я дал ему сто рублей.
     — Вот, купите костюм.
     Он покраснел еще гуще.
     — Сто рублей! Я никогда не имел в руках столько денег…
     Мне он показался твердым и мужественным юношей. Я опасался одного: его 
незнакомство с городом и дурной русский язык могли поставить его в 
затруднительное положение.
     Было решено, что в случае Неудачи, все метальщики, оставшиеся в живых, 
отдадут свои бомбы Швейцеру, который их разрядит и сохранит; в случае же удачи, 
каждый должен был утопить свою бомбу. Решение это было принято потому, что как 
раздача, так и обратное собирание бомб Швейцером было сопряжено с риском, и с 
еще большим риском было сопряжено разряжение снарядов. Каждый метальщик получил 
точную инструкцию, где топить свою бомбу. Каляев должен был ее бросить в пруды 
по Петергофскому шоссе, Боришанский — тоже в пруды, если не ошибаюсь, в деревне 
Волынкиной, Сикорский — в Неву, взяв лодку без лодочника в Петровском парке и 
выехав с нею на взморье. Я просил Боришанского специально показать ему 
Петровский парк, и он показал.
     
IX
     
     Утром, 8 июля, приехали Каляев и Сазонов. Сазонов был одет в фуражку и 
тужурку железнодорожного служащего. В этот час утра по Измайловскому проспекту 
с Варшавского и Балтийского вокзалов возвращалось всегда много кондукторов и 
железнодорожных чиновников. Таким образом, железнодорожная форма устраняла риск 
случайного ареста: филеры, очевидно, не могли обратить внимания на слившегося с 
толпой Сазонова. Каляев был в шапке швейцара с золотым галуном. Боришанский и 
Сикорский прятали бомбы в плащах.
     Всю ночь Швейцер, живший в ГрандОтеле по паспорту вели кобританского 
подданного, готовил бомбы. Рано утром к его гостинице подъехал Дулебов, и 
Швейцер, выйдя с небольшим чемоданом в руках, сел в его пролетку. Они поехали 
на НовоПетерофский проспект — место свидания с Сазоновым. Я тоже ждал там 
Сазонова. Но опоздал ли Сазонов, или забыл в точности явку, — его не было на 
условленном месте. Каляев ждал на Рижском проспекте, и еще дальше, на 
Курляндской улице, вдвоем, ожидали Сикорский и Боришанский. Так как поезд 
отходил ровно в десять часов утра, и Плеве никогда не опаздывал к царю, то 
передача снарядов была рассчитана по минутам, и опоздание одного из метальщиков 
затрудняло весь ход передачи и даже могло совсем уничтожить возможность 
покушения. Я с нетерпением ходил взад и вперед по НовоПетергофскому проспекту, 
но Сазонова не было. Я взглянул на часы, — нельзя было терять ни минуты. В это 
время, аккуратно в условленный час, показался Швейцер на пролетке Дулебова. Я 
сказал ему, что нет времени ждать Сазонова, и предложил сначала найти Каляева и 
передать ему его бомбу, и тогда уже вернуться на НовоПетергофский проспект. Я 
надеялся, что Сазонов успеет еще получить свой снаряд.
     Швейцер сделал именно так, как я сказал, и от Каляева вернулся ко мне, но 
Сазонова все еще не было. Тогда Швейцер поехал к Боришанскому и Сикорскому, но, 
как оказалось, они, не дождавшись его, ушли. Таким образом, бомбу получил один 
только Каляев.
     Когда я, наконец, встретил Сазонова и сообщил ему, что Швейцер уже уехал, 
и что покушение, значит, не удалось, я испугался: до такой степени изменилось 
его лицо. Он побледнел и молча, опустив голову, пошел от меня. Я догнал его при 
выходе на Измайловский проспект, и в ту же минуту мимо нас крупной рысью 
пронеслась карета Плеве. Мелькнули хорошо знакомые вороные кони, лакей на 
козлах и сыщиквелосипедист у заднего колеса. Сазонов все еще не говорил ни 
слова. Так шли мы с ним молча и по дороге наткнулись на Каляева. В фуражке 
швейцара, тоже бледный, со встревоженным лицом, он нес свою бомбу. Он один был 
вовремя на своем месте с бомбой в руках и один встретил Плеве. Но он не посмел 
бросить бомбу в карету: он бы пошел против решения организации. Кроме того, его 
неудачное покушение задержало бы надолго убийство Плеве. Вся организация 
одобрила этот его поступок.
     Я назначил Сазонову вечером свидание в Зоологическом саду и пошел 
отыскивать Боришанского и Сикорского. Эта новая неудача не поразила нас так, 
как неудавшееся покушение 18 марта. Я видел, что мы выбрали время и место 
верно: Плеве проехал в назначенный час по Измайловскому проспекту; видел также, 
что его не трудно, встретив, убить, ибо будь у меня и у Сазонова в руках бомбы, 
мы легко могли бы подбежать к карете; видел еще, что неудача произошла просто 
изза путаницы, почти неизбежной при мобилизации в очень короткий срок такого 
числа метальщиков. Мне ясно было, что через неделю мы не повторим нашей ошибки, 
а, значит, Плеве будет убит.
     Я разыскал Сикорского и Боришанского. Каляев отдал свою бомбу Швейцеру, и 
Швейцер разрядил ее, как и три непереданные им бомбы. Вечером мы все, кроме 
извозчиков и Швейцера, собрались в Зоологическом саду.
     Сазонов был подавлен. Он считал себя главным виновником неудачи и молчал. 
Молчали и остальные. Всем было больно касаться того, что было утром, и никто не 
смел говорить об этом вслух. Наконец, Боришанский прервал молчание.
     — У нас нет ни одного человека с бородой. Неудивительно, что все неудачи.
     — Что вы хотите этим сказать?