где-то при перепечатке потерялись 2 типа. Восстановить их сейчас не беремся. - 
Ред.)].

В 22.30 за нами заходят попки, мы бросаем прощальный взгляд на свою спальню, 
где 
все-таки прошло два года жизни, и с мешочками и чемоданами трогаемся по 
парадной 
мраморной лестнице в новый этап своей жизни. Чем-то он кончится?

Не весело, но все-таки любопытно присутствовать при эвакуации на восток 
эшелонов 
с основной ценностью страны, мозгом её технической мысли! Темно, нигде ни 
огонька, у ворот автобусы, суетится охрана. Нас выстраивают, считают по головам,
 
при свете фонарика проверяют по спискам, опять проверяют головы, и мы трогаемся.
 
Открываются ворота, и здание ЦКБ растворяется во мраке. Вернемся ли мы к тебе, 
в 
качестве кого, свободными или зэками, будет ли это наш город, или в нем будут 
оккупанты?

Товарная станция Казанской дороги, эшелон, теплушки с зарешеченными окнами, 
солдаты войск НКВД с винтовками - куда: в Магадан, на Колыму, в Востсиблаг или 
другой ЛАГ, в качестве кого - строителей грозных машин или падла?

По ночному небу шарят лучи прожекторов, охрана говорит вполголоса, мрачная 
торжественность словно перед началом службы в гигантском храме вроде Исаакия 
или 
Христа Спасителя. Стоим гуськом у вагона. Подходит конвой, дверь с лязгом 
распахивают, и трое попок, пересчитывая по головам, сверяя со списком, впускают 

нас в вагон. Вновь лязгает дверь, слышен грохот замочной скобы и "сезам" 
закрылся. Тишина, никто ни слова.

Покатав нас туда-сюда - эшелон часа в три ночи трогается. Колеса постукивают на 

стыках, дорога "в никуда" началась.

Светает, мы сидим на тех местах, куда опустились при погрузке - бледные тени 
"крупнейших специалистов". В сумрачном свете раннего утра сквозь решетку один 
из 
зэков прочел название станции "Куровская".

- Куда же мы едем? - спрашивает он.

- На восток, джентльмены, на восток, - отвечает наш штурман Г. С. Френкель.

Часов в 10 поезд останавливается, открывают дверь и подают ведро воды для 
умывания, чайник с чаем и ящик, в котором 18 паек черного хлеба и 36 кусков 
сахара. Двое под конвоем несут и выливают парашу. Все! Дверь закрыта, 
информации 
не получено.

В лючке, с верхних нар, видно - рядом эшелон с детьми. Потом мы узнали: из 
Мурманска, прямо из-под бомб, несчастных собрали в вагоны и - на восток. 
Маленькие испуганные мордочки с недоверием смотрят вокруг.

Пекло, на небе ни облачка, мы стоим, вагон накаляется, спутники раздеваются и 
ропщут. Пришлось рассказывать, как ехал в лагерь: в таком же вагоне - 48 
человек, в основном, уголовники, ведро воды утром, ведро вечером, а температура 

+30°, рассказывать, как умер тогда один и как двое суток у нас его не брали - 
"сдать некуда", сказал охранник. Приумолкли, вероятно, подумалось: а быть может,
 
и нам так придется.

Движемся медленно, на вторые сутки к вечеру проехали Волгу. Незнание, куда нас 
везут и что с нашими семьями, угнетает, никто не разговаривает, молча лежат с 
закрытыми глазами, так легче.

На одной из остановок, когда нам из воинского пункта питания принесли в ведрах 
щи и кашу, к вагону подошел Балашов. Его забросали вопросами, но на основные 
ответов опять не последовало. Его глупая физиономия оставалась непроницаемо 
глупой. Важно одно, если они едут с нами, следовательно, это не эшелон с 
заключенными, а эшелон ЦКБ, а это уже значит очень много.

Днем следующих суток рядом встал эшелон платформ с грузами, закрытыми брезентом,
 
и часовыми. Мы быстро распознали контуры 103-В, 102-й. Значит, и завод с нами.