лишили! (оказывается, за "высокие показатели" в "тягании" они получали премию). 

Жена велела - ты попроси, чтобы они не жаловались". (!!!) "Они" - не жаловались.


Наконец на самолете все проверено, отлажено и опробовано. На следующий день 
отстыковали крылья. 103-ю вытаскивают во двор, вольнонаемный механик И. Ф. 
Жилин 
влезает в кабину и опробует двигатели. Струя от винтов срывает желтые осенние 
листья, они тучей носятся по двору завода. В открытых окнах сотни лиц наблюдают 

за первой проверкой их фетиша. Хищный фюзеляж 103-ей дрожит как энглизированная 

лошадь перед стартом. Улыбающийся Туполев в теплом пальто пожимает нам руки.

Наутро машину задрапировывают брезентом, завязывают, цугом выстраивают 
несколько 
грузовиков с деталями, появляется тягач-автомобиль. Ночью, пока мы мирно спим в 

зарешеченных спальнях, её увозят в Чкаловскую.






II


Неслучайно закончили мы первую часть на том, как машину повезли в Чкаловскую. 
Это был крупный рубеж нашей работы, и руководство вспомнило о том, что наряду с 

кнутом есть и пряник. Некоторым из зэков дали свидания.

Было предложено привести себя в достойный вид (?). Нас отвезли в Бутырки. В 
тюрьме мы не создатели грозных машин, а арестованные, о том дали понять тут же: 

"Руки за спину, лицом к стене, не разговаривать!" От такого милого и знакомого 
отношения мы отвыкли, но перспектива свидания заставляет молчать. Под стук 
ключа 
о пряжку ремня или о перила лестницы ("внимание! веду арестованного!") по 
бесконечным коридорам попка приводит меня в комнату без окон, метров шести, в 
ней стол, три стула и песочные часы. Минут двадцать томительного ожидания. 
Дверь 
открывается и другой попка вводит жену с ребёнком. Это мой сын, которого я ещё 
никогда не видел. Мы здороваемся, я целую мальчика, он смотрит на меня, как на 
чужого. Попка переворачивает часы. За столом друг против друга - мы, у торца - 
попка. Жена рассказывает об их жизни, изредка он прерывает: "Об этом нельзя". О 

себе я почти не говорю, действительность - под замком, а вымысел - кому нужен? 
Наступает конец, время истекло, буквально. Жена говорит: "Сынок, сынок, 
попрощайся с папой". Он протягивает ручку попке. Горько, но понятно, на попке 
петлицы, блестящие пуговицы. Когда она поправляет, малыш с таким же 
безразличием 
протягивает ручку мне. Второй попка уводит их. Так много ждали мы от свидания и 

так мало оно дало. Под бдительным оком мы сидели стеснённые, словно связанные, 
и 
10 минут из проведенных в тюрьмах 1019800 пролетели, словно их и не было. 
Возвращались мы в ЦКБ-29 молча, ушедшими в себя. Вечер был тяжелый. Все 
разбрелись, каждому хотелось побыть одному, пережить, прочувствовать этот 
подарок судьбы.

Несколько дней мы ходили сами не свои, а тут ещё потрясение - освобождают 
петляковцев!

Самого Владимира Михайловича освободили накануне, - прямо с доклада на Лубянке 
о 
ходе испытаний пикирующей 100 отвезли домой. Слухи о готовящемся освобождении 
ходили уже давно, а когда он не вернулся - ожесточились. Во всех трёх спальнях 
далеко за полночь обсуждали, когда и кого? Подсчитывались шансы, строились 
гипотезы, высказывались предположения. Волновало это не только петляковцев, но 
и 
всех остальных, ведь прецедентов не было!

Утро было обычным, позавтракав, разошлись на рабочие места. Часов около 10 по 
ЦКБ молнией разнеслось: приехал вольный Петляков и прошел в кабинет Кутепова. 
Около 11, когда туда стали по одному вызывать освобождаемых, волнение достигло 
апогея. Вызванные не возвращались, под разными предлогами зэки спускались на 
третий этаж, ходили по коридорам, в надежде узнать что-либо, но тщетно.