Френкель 
и Кербер - обратились с декларацией к А. Н. Т. о необходимости посетить ряд 
заводов. "Мда-а, - сказал Туполев, - казус белли! Заключенные посещают ОКБ! 
Попробую поговорить с Кутеповым".

Видимо, подобная необходимость была понята, и в один прекрасный день всю троицу 

под конвоем Крючкова и двух тягачей повезли на завод Орджоникидзе. Как 
рассказывала троица, "цирк" начался сразу же. Первый же вахтер потребовал 
пропуска. Майор Крючков вынул своё удостоверение и сообщил, что остальные 
"специалисты при мне". Разгневанная бабёнка усомнилась: "Какие такие 
специалисты, а может, шпиёны!" Кругом заинтересовались, начала собираться толпа,
 
назревал конфликт. Крючков исчез и вскоре явился начальник охраны, после чего 
всех пропустили в кабинет главного инженера. Когда туда вошли ведущие 
специалисты завода - началось второе отделение. Сперва немая сцена, затем 
расспросы: "Куда вы исчезли, где вы, что с вами?" Форма Крючкова, охранники с 
пистолетами ставят всё по местам. "Свободные" всё понимают и с большой охотой 
выкладывают всю необходимую информацию. Прощаются они подчеркнуто тепло. Первое 

общение со свободным миром стало и последним. Надо думать, что на Крючкова и 
попок оно произвело тяжелое впечатление.

Вернувшись все трое взахлёб рассказывают о вылазке за стену, и лейтмотивом был 
тезис: "они понимают всё".

С этого времени информацию стали добывать чины НКВД, и это было ужасно. Путали, 

привозили не те чертежи и не то, что нужно, одним словом конструировать лучшие 
самолеты было крайне затруднительно.

Все же постепенно материалы собирались и открылся какой-то фронт деятельности. 
После бесчисленных переделок макет самолета довелся, и Туполев информировал 
Кутепова о необходимости затребовать макетную комиссию. Надо сказать, что это 
событие волновало всех заключённых. Как произойдет встреча с военными членами 
комиссии, которых большинство знало много лет? Ведь это политически подкованные 

люди, и не проявится ли слишком предвзятое, напряженное и неприязненное 
отношение к арестантам? По счастью, её председателем был назначен не просто 
военный, а инженер-генерал П. А. Лосюков, умный и дальновидный человек.

Собралась комиссия в кабинете Кутепова. Когда все члены комиссии собрались и 
расселись, ввели заключенных. Прохор Алексеевич сразу находит верный тон, он 
поднимается, подходит к Андрею Николаевичу и здоровается. За ним встают со 
своих 
стульев все остальные члены комиссии, и стороны раскланиваются. После 
обстоятельного доклада все вместе следуют на шестой этаж в макетный цех. Весь 
натурный макет облеплен людьми в сине-голубой форме ВВС. Арестанты отвечают на 
вопросы офицеров, доказывая, что спроектированный ими самолет достоин защищать 
социалистическое государство. Два дня творится содом и гоморра. Наконец, все 
осмотрено, ощупано, обмерено, осознано и оценено. На пленарном заседании 
военные, как и обычно, выставляют максимальные требования, зэки отвечают 
реальными. Постепенно страсти уступают место разуму, находятся компромиссы, 
наконец акт с положительной оценкой самолета готов. По традиции положен банкет 
с 
вином. Компромисс находят и здесь: сотрудники НКВД с военными усаживаются за 
столы, арестованных уводят.

Через много лет П. А. Лосюков сознался, как ему было трудно. Несколько 
ортодоксов из числа членов комиссии пытались создать коллизию между партийной и 

технической совестями. Извечный принцип передовой идеологии "как бы чего не 
вышло" диктовал для спокойствия уйти от оценки, пусть начальство потом 
разбирается.

Было трудно и нам, мы ожидали, что решение любого, пусть даже пустякового 
вопроса могло перерасти в полемическое "ах, вы не хотите выполнить наше 
законное 
требование, следовательно..." Такой поворот событий мог повлечь за собой далеко 

идущие последствия - карцер, отправку в лагерь, прибавку к сроку заключения ещё 

нескольких лет, да и похуже. Но, слава Богу, все обошлось.

Вспоминая эту комиссию, нельзя не остановиться на отношении Туполева к 
требованиям военных, которые выдвигались отдельными специалистами. К пожеланиям,
 
улучшающим самолет, он относился положительно и обычно их принимал. Когда же 
какой-либо ортодокс выдвигал явно демагогическое, основой которого было не 
столько улучшение машины, сколько желание запечатлеть в акте "какой я