занавесом, в глубоком и трагическом одиночестве.

Вернувшись после окончания войны в Харьков, Неман заболел лейкемией. Еще одна 
жертва этого, значительно более сильного по последствиям, чем Хиросима и 
Нагасаки, катаклизма. Погиб талантливый конструктор, равный, по мнению многих, 
И. Сикорскому, Д. Григоровичу, А. Туполеву.

Владимир Антонович Чижевский, правоверный педант, не сомневающийся в том, что 
происходящее имеет какие-то высшие и тайные причины. "Человеческому уму не все 
доступно, вот подождите, пройдет несколько лет, и скрытые для нас причины 
обнажатся!"

Прошло, мы дожили до смерти Сталина, и все обнажилось, король оказался голым, и 

все увидели, сколь мерзкими и низменными были эти, недоступные уму, причины. 
Бывший главный конструктор Бюро опытных конструкций в Смоленске, создавший ряд 
интересных самолетов БОК и спроектировавший гондолы для стратостатов 
"Осоавиахим-1" и "СССР-2", оказался весьма недалёким.

В ЦКБ он выдумал таблицу денежного эквивалента своего арестантского труда, 
необходимую для уплаты партийных взносов после освобождения. Над ним 
посмеивались; "блажен, кто верует, тепло ему на свете". В день Страшного суда 
он 
подойдет к апостолу Павлу с партбилетом - смотрите, взносы уплачены.

Алексей Михайлович Черёмухин, нежнейшей души человек, но с хитрецой, наш 
коронованный прочнист. Живой хранитель и знаток истории советской авиации, 
помнивший массу подробностей из жизни Н. Е. Жуковского, С. А. Чаплыгина и др. 
её 
зачинателей. Он был способным рисовальщиком и нелегально вел иллюстрированную 
летопись ЦКБ-29. Все это пропало при эвакуации в Омск. Как и Ю. А. Крутков, он 
был талантливым рассказчиком, особенно о временах своей юности.



"Н. Е. Жуковский, несмотря на преклонный возраст, не бросал педагогической 
деятельности, хотя слышал и видел уже плохо. Мы, конечно, этим пользовались и 
сдавали зачеты друг за друга. Надашкевич, например, сдавал вооружение за всех. 
Принимая у него зачет, Н.Е. меланхолически заметил: "Как интересно, эти башмаки 

сдают мне сегодня уже третий раз" - однако зачет все же поставил. В. П. 
Ветчинкин любил устраивать себе "паблисити". На одном совещании, когда он 
несколько увлекся, С. А. Чаплыгин перебил его: "Вы, В. П., как прыщ на носу, 
всегда спереди и всегда не вовремя".


Подобных историй он знал множество, и мы любили слушать его воспоминания. 
Скончавшись за рулём своей машины у г. Паланги, он оставил нас не только без 
доброго друга, бесспорно крупнейшего авторитета в области точности, но и 
интереснейшего летописца.

Как видно, конгломерат заключенных в ЦКБ-29 был достаточно любопытным.

Собственно тюрьма, в которой протекала наша внеслужебная жизнь, занимала три 
верхних этажа здания по ул. Радио. Здесь располагались три больших спальни, 
выходившие окнами во двор, столовая, кухня, санчасть и обезьянник. 
Многочисленные помещения администрации и охраны выходили окнами на улицу. Три 
этих этажа сообщались с остальными, где мы работали, одной внутренней лестницей.
 
Карцера своего мы не имели и провинившихся возили в Бутырки.

Будили нас в 7 утра, время до 8 отводилось на уборку спален, умывание, бритье, 
физзарядку и т. д. С 8 до 9 был завтрак, после чего работа до часу дня, когда 
мы 
шли обедать. С 2 до 7 опять работа, затем отдых до 8, ужин и свободное время до 

11, когда гасили свет. Проверка производилась ночью, в кроватях, когда мы спали.


Ближе к войне рабочий день удлинили до 10 часов, а с весны 1941 года и до 12-ти.
 
Кормили достаточно хорошо, на завтрак - кефир, чай, масло, каша; обед из двух 
блюд и компота; на ужин - горячее блюдо, кефир, масло, чай. Для работавших 
после 
ужина, часов в 10 в столовую приносили простоквашу и хлеб.

После лагерей такое питание напоминало Лукулловы пиршества, и без физического 
труда и прогулок арестанты стали округляться.