тепличным растением, не обладая стойкостью и наглостью, необходимыми для тех 
времен, и наслушавшись рассказов о лагерях, он себя в душе похоронил. Придя к 
этому выводу, он стал ипохондриком и все свободное время спал. Шуточная единица 

сна, равная 24 часам, была прозвана арестантами "френк". "Арестованный спит, а 
срок идёт", отшучивался он, но даже когда шутил, глаза его оставались глазами 
обреченного. Ю. В. Калганова преждевременно свели в могилу физические пытки, 
Георгия Семёновича - нравственные.

Юрий Александрович Крутков, наш Вольтер, с язвительной физиономией, полной 
сарказма, оживший бюст Гудона. Всесторонне образованный эрудит и энциклопедист, 

он очаровывал всех тонкостью своих суждений. В ЦКБ-29 академик Крутков был 
доставлен из Канских лагерей, где работал уборщиком в бараке уголовников. 
"Неплохая работа, знаете ли, главное, поражала тонкость оценки твоего труда - 
иногда побьют, иногда оставят покурить. Должен заметить, студенты моего 
университета были менее притязательны и ни разу меня не били, правда, курить 
давали безропотно и даже не окурки".

Он же рассказывал, как получил вместе с уборщиком соседнего барака задание 
напилить дров. Два пожилых человека, закутанные в лохмотья, грязные, обросшие 
седой щетиной, медленно тянут пилу. Между ними состоялся такой диалог:

- Ты откуда?

- Из Ленинграда.

- А ты?

- Оттуда же.

- Где работал?

- В Академии наук.

- А ты где?

- Там же.

- Ну уж брось, я там почти всех знал. Как твоя фамилия?

- Крутков.

- Юрий Александрович? Бог мой, я Румер, помните лестницу, Ломоносовскую мозаику,
 
ради Бога, не обессудьте, не узнал.

- Полно, полно, Юрий Борисович, кто здесь узнает. Но не обессудьте, пошел барак 

топить, а то, сами знаете, побьют, да и только.

Ю. А. работал в расчетном отделе ЦКБ и был консультантом и арбитром во всякого 
рода сложных технических спорах. Помимо всего прочего, он был великолепнейшим 
рассказчиком, и мы наслушались от него многих удивительных историй из жизни 
академиков С. Ф. Ольденбурга, А. П. Карпинского, А. Ф. Иоффе, А. Н. Крылова, 
которых он хорошо знал. После атомной шараги его освободили, и он вернулся в 
любимые им Ленинград и Университет.

Иосиф Григорьевич Неман, автор самолетов ХАИ, первый применивший в России 
убирающиеся шасси. В то время это граничило с подвигом, достаточно было им не 
выпуститься - вредительство налицо. Экспансивный, вечно ищущий новых путей, и в 

то же время добродушный, незлобивый и отзывчивый, он был кумиром молодежи.

Пожалуй, он один мог позволить себе, оценивая конструктивное решение, принятое 
Туполевым, сказать: "Знаете, Александр Николаевич, по правде говоря, это 
неудачно, дайте подумать, попытаюсь предложить что-либо более изящное". И 
Туполев принимал это спокойно. И он, и Мясищев, и Петляков очень ценили И. Г., 
считая его восходящей звездой. До ареста Неман жил в Харькове, был главным 
конструктором завода 135 и читал лекции в ХАИ. Там же жила его жена и двое 
детей. Оторванный от них уже много лет, молодой, красивый, он имел много, 
конечно, в условиях ЦКБ чисто платонических поклонниц. Одна из них, видимо, 
увлекла его серьезно, и в Омске, после освобождения, он сошелся с ней. Когда 
немцы подошли к Харькову, его жена с детьми буквально чудом вырвалась оттуда и 
через два месяца мытарств добралась до Омска. Узнав о случившемся, она 
отравилась. Так, в результате уже побочных от арестов, тюрем и заключения 
функций, разлаживалась жизнь многих семей. Случаев развода было не так много, 
но 
достаточно уже, что было много иных, когда люди из-за детей, условностей и 
других причин внешне, только внешне, сохраняли семьи, но жили в них за железным