оле прождать 
несколько дней, скопилось до 30 воинских эшелонов и несколько пассажирских 
поездов. К этому времени по всей дороге чрезвычайно трудно было доставать 
продовольствие, и мы жили в дальнейшем только запасами, приобретенными в 
Иркутске.
 Пока наш почтовый поезд, набитый офицерами, солдатами и откомандированными 
железнодорожниками, пытался идти легально, по расписанию, мы делали не более 
100—150 км в сутки. Над нами издевались встречные эшелоны запасных; поезд не 
выпускали со станций; однажды мы проснулись на маленьком полуразрушенном 
полустанке, без буфета и воды — на том же, где накануне заснули… Оказалось, что 
запасные проезжавшего эшелона, у которых испортился паровоз, отцепили и 
захватили наш.
 Стало очевидным, что с «легальностью» никуда не доедешь. Собрались мы четверо 
оказавшихся в поезде полковников и старшего, командира одного из Сибирских 
полков, объявили комендантом поезда. Назначен был караул на паровоз, дежурная 
часть из офицеров и солдат, вооруженных собранными у офицеров револьверами, и в 
каждом вагоне — старший. Из доброхотных взносов пассажиров определили солдатам, 
находившимся в наряде, по 60 коп. суточных, и охотников нашлось больше, чем 
нужно было. Только со стороны двух «революционных» вагонов, в которых ехали 
эвакуированные железнодорожники, эти мероприятия встретили протест, однако не 
очень энергичный.
 От первого же эшелона, шедшего не по расписанию, отцепили паровоз, и с тех пор 
поезд наш пошел полным ходом. Сзади за нами гнались эшелоны, жаждавшие 
расправиться с нами; впереди нас поджидали другие, с целью преградить нам путь. 
Но, при виде наших организованных и вооруженных команд, напасть на нас не 
решились. Только вслед нам в окна летели камни и поленья. Начальники попутных 
станций, терроризированные угрожающими телеграммами от эшелонов, требовавших 
нашей остановки, не раз, при приближении нашего поезда, вместе со всем 
служебным персоналом, скрывались в леса. Тогда мы ехали без путевки. Бог хранил.

 Так мы ехали более месяца. Перевалили через Урал. Близилось Рождество, всем 
хотелось попасть домой к празднику. Но под Самарой нас остановили у семафора: 
частная забастовка машинистов, пути забиты, движение невозможно, и когда 
восстановится, неизвестно. К довершению беды сбежал из-под караула наш машинист.
 Собрались офицеры, чтобы обсудить положение. Что делать? Каково же было общее 
изумление, когда из «революционных» вагонов нашего поезда пришла к коменданту 
делегация, предложившая использовать имевшихся среди них машинистов, но только, 
«чтобы не быть в ответе перед товарищами, взять их силою»… Снарядили конвой и 
вытащили за шиворот сопротивлявшихся для виду двух машинистов. Дежурному по 
Самарской станции мы передали по телефону категорическое приказание: «Через 
полчаса поезд пройдет полным ходом, не задерживаясь, через станцию. Чтоб путь 
был свободен!»
 Проехали благополучно. В дальнейшем поезд шел нормально, и я добрался до 
Петербурга в самый сочельник.
 Этот «майн-ридовский» рейд в модернизованном стиле свидетельствует, как в дни 
революции небольшая горсть смелых людей могла пробиваться тысячи километров 
среди хаоса, безвластия и враждебной им стихии попутных «республик» и озверелых 
толп.


 * * *  

 Между тем Петербург пришел в себя и стал принимать решительные меры. По 
инициативе главы правительства гр. Витте, для восстановления порядка на 
Сибирской магистрали были командированы воинские отряды: ген. 
Меллер-Закомельского, который шел от Москвы на восток, и ген. Ренненкампфа, 
двигавшегося от Харбина на запад. Позже подошел к Владивостоку ген. Мищенко, 
когда схлынула уже наиболее буйная масса запасных, и успокоил город мирным 
путем.
 Ген. Ренненкампф выступил из Харбина 22 января 1906 г. с дивизией, шел, не 
встречая сопротивления, восстанавливая железнодорожную администрацию и усмиряя 
буйные эшелоны запасных. Усмирение производилось обыкновенно таким способом: 
высадит из поезда мятежный эшелон и заставит идти пешком километров за 25 по 
сибирскому морозу (30—40 град. по Реомюру) до следующей станции, где к 
определенному сроку их ждал порожний состав поезда.
 Подойдя к Чите, считавшейся наиболее серьезным оплотом революционного движения,
 Ренненкампф остановился и потребовал сдачи города. После нескольких дней 
переговоров Чита сдалась без боя. Ренненкампф сменил высших администраторов 
Забайкальской области[ 35 ], отобрал у населения оружие и арестовал главных 
руководителей мятежа, предав их военному суду. Так поступал и в дальнейшем. 
Впоследствии левая печать обрушилась на Ренненкампфа, обвиняя его суды в 
нарушении процессуальных правил, в несправедливости и суровости приговоров… 
Вероятно, судебные ошибки были, в особенности принимая во внимание 
царствовавший тогда хаос. Но это был суд, предваряемый следствием, дававший 
возможность подсудимым и защите выступать против обвинения.
 Совершенно иначе действовал ген. Меллер-Закомельский. Я знал его по службе в 
Варшавском округе, где он командовал 10-й пехотной дивизией, в штабе которой я 
отбывал лагерный сбор в 1899 г. Нрав у него и тогда был крутой, но в мирной 
обстановке ничем особенным он себя не проявлял.
 В донесении Меллер-Закомельского государю о результатах экспедиции были такие 
строки:

 «Ренненкампфовские генералы сделали крупную ошибк