аселения, 
знакомясь с китайскими войсками, допущенными вне полосы отчуждения — для охраны 
внутреннего порядка.
 Половина пограничников — на станциях, в резерве, другая поочередно — на пути. 
В более важных и опасных пунктах стоят «путевые казармы» — словно средневековые 
замки в миниатюре, окруженные высокой каменной стеной, с круглыми бастионами и 
рядом косых бойниц, с наглухо закрытыми воротами. А между казармами — посты — 
землянки на 4—6 человек, окруженные окопчиком. Служба тяжелая и тревожная; 
сегодня каждый чин в течение 8 часов патрулирует вдоль пути, завтра 8 часов 
стоит на посту. Нужен особый навык, чтобы отличить, кто подходит к дороге — 
мирный китаец или враг. Ибо и простой «манза» — рабочий, и хунхуз, и китайский 
солдат одеты совершенно одинаково. Китайские солдаты носили малоприметные 
отличия, так как начальство их обыкновенно присваивало себе деньги на 
обмундирование. Когда в первый раз я с командиром бригады объезжал линию на 
дрезине и увидел впереди трех китайцев с ружьями, пересекавших полотно железной 
дороги, я спросил:
 — Что это за люди?
 — Китайские солдаты.
 — А как вы их отличаете?
 — Да, главным образом по тому, что не стреляют по нас, — ответил, улыбаясь, 
бригадный.
 На оборонительные казармы на нашей линии хунхузы нападали редко. Но бывали 
случаи, что посты они вырезывали. История бригады полна эпизодами мужества и 
находчивости отдельных чинов ее. Не проходило недели, чтобы не было покушения и 
на железнодорожный путь. Но делалось это кустарно — из озорства или из мести. 
Словом, в покушениях этих не видно было японской руки, как это имело место на 
Южной ветке.


 * * *  

 Знакомство с краем приводило меня к печальным выводам. Необыкновенная 
консервативность быта маньчжур и китайцев и предвзятое отношение к приносимой 
извне культуре. Народ темный, невежественный, не предприимчивый, покорный своим 
властям, которые — от мелкого чиновника до дзян-дзюня (губернатора провинции) 
являлись полновластными распорядителями судеб населения — корыстными и 
жестокими. Полное отсутствие охраны труда и крайне низкая оплата его, причем 
рабочий по кабальному договору становился в рабскую зависимость от 
предпринимателя. Первобытные и хищнические приемы эксплуатации земли и недр: я 
видел пылающие покосы и леса — как подготовку к распашке и посевам; видел на 
копях в долине р. Муданзяна сохранившуюся от прежних веков систему лопаты и 
деревянного корыта — для промывки золота… Проезжал по большой дороге, на 
которой неожиданная топь пересекала путь. Вереницы китайских арб 
останавливались, китайцы перепрягали в одну арбу по нескольку уносов или, 
разгрузив арбы, в несколько приемов, налегке преодолевали топь. Такой порядок, 
по свидетельству старожилов, длился много лет, и никто не думал загатить топкое 
место…
 Маньчжурия покрыта была сетью ханшинных заводов, представлявших одновременно 
центры меновой торговли и общественного осведомления. Потребление ханшина — 
очень крепкой китайской водки — в ближайшем к нам Ажехинском районе, например, 
составляло в год ведро на душу… Китайцы и маньчжуры напивались ханшином, 
отравлялись опиумом и предавались азарту в многочисленных «банковках» — 
притонах азартной игры, вроде рулетки.
 Но главным бедствием края были хунхузы, ставшие неотделимой частью народного 
быта. Гиринский дзянь-дзюнь насчитывал их в одной своей провинции до 80 тысяч. 
В хунхузы шло все, что было выброшено за борт социального строя нуждой, 
преследованием или преступлением; все, что не могло ужиться в мертвой петле, 
затянутой над темным людом жестокими несправедливыми властями; наконец, все, 
что предпочитало легкое, беспечное, хотя и полное тревог и опасности 
существование — тяжелой трудовой жизни. В хунхузы шел разоренный чиновниками 
«манза», проигравшийся в «банковке» игрок, обокравший хозяина бой, 
провинившийся солдат и просто любитель приключений. При этом солдаты, которым 
надоедало хунхузское житье, возвращались к прежнему ремеслу, нанимаясь на 
службу в другом округе…
 Хунхузские банды выбирали своего начальника, который пользовался 
неограниченною властью. Начальники распределяли между собой «районы действий», 
и никогда не слышно было о столкновениях между разными бандами. Хунхузы 
облагали данью заводы, «банковки», богатых китайцев, грабили подрядчиков и 
производили поголовные реквизиции в населенных пунктах. Бывали, хоть и редко, 
налеты на поселки, занятые маленькими русскими гарнизонами. И пока одна часть 
хунхузов отвлекала гарнизон, другая захватывала намеченные жертвы в качестве 
заложников, чтобы получить за них выкуп. По окончании операции вся банда 
поспешно отступала. Если же пограничникам удавалось отрезать хунхузам путь 
отступления, то дрались они с остервенением до последнего.
 Ни китайская администрация, ни китайские войсковые части, которых, впрочем, 
было мало, не вели борьбы против хунхузов. По-видимому, между этими последними 
существовало молчаливое соглашение: «вы нас не трогайте, и мы вас не тронем». А 
народ, беззащитный, терроризированный хунхузами и боявшийся их мести, видел в 
этом явлении нечто предначер