панское французских марок. Но вскоре, по инициативе 
императора Николая, пошло в ход отечественное «Абрау-Дюрсо» (виноградники возле 
Новороссийска), которое было ничуть не хуже французских. И мода эта пошла по 
всей России, в большой ущерб французскому экспорту.
 После танцев все приглашенные перешли в верхний этаж, где в ряде зал был 
сервирован ужин. За царским столом и в соседней зале рассаживались по особому 
списку, за всеми прочими — свободно, без чинов. Перед окончанием ужина, во 
время кофе, государь проходил по амфиладе зал, останавливаясь иногда перед 
столиками и беседуя с кем-либо из присутствовавших.
 Меня удивила доступность Зимнего дворца. При нашем входе во дворец нас 
пропустила охрана, даже не прочитав нашего удостоверения, чего я несколько 
опасался. Ибо случился со мной такой казус: одеваясь дома, в последний момент я 
заметил, что мои эполеты недостаточно свежи, и у своего соседа-артиллериста 
занял новые его эполеты, второпях не обратив внимания, что номер на них другой 
(мой был — 2)… Еще более доступен бывал Зимний дворец ежегодно, 26 ноября, в 
день орденского праздника св. Георгия[ 14 ], когда приглашались на молебен и к 
царскому завтраку все находившиеся в Петербурге кавалеры ордена. Во дворце 
состоялся «Высочайший выход». Я бывал на этих «выходах». Среди шпалер массы 
офицерства из внутренних покоев в дворцовую церковь проходила процессия из 
ветеранов севастопольской кампании, турецкой войны, кавказских и туркестанских 
походов — история России в лицах, свидетели ее боевой славы… В конце процессии 
шли государь и обе государыни[ 15 ], проходя в трех-четырех шагах от наших 
шпалер.
 На эти «высочайшие выходы» имели доступ все офицеры. Но никогда не бывало во 
время них какого-либо несчастного случая. Очевидно, к этим легким для покушения 
путям боевые революционные элементы не имели никакого доступа.
 Действительно, после восстания декабристов (1825) был только один случай (в 
середине 80-х годов) более или менее значительного участия офицеров в заговоре 
против режима (дело Рыкачева); позднее прикосновенность офицерства к 
революционным течениям была единичной и несерьезной.
 В мое время в Академии, как и в армии, не видно было интереса к активной 
политической работе. Мне никогда не приходилось слышать о существовании в 
Академии политических кружков или об участии слушателей ее в конспиративных 
организациях. Задолго до нашего выпуска, еще в дни дела Рыкачева, тогдашний 
начальник Академии, генерал Драгомиров, беседуя по этому поводу с академистами, 
сказал им:
 — Я с вами говорю, как с людьми, обязанными иметь свои собственные убеждения. 
Вы можете поступать в какие-угодно политические партии. Но прежде чем поступить,
 снимите мундир. Нельзя одновременно служить своему царю и его врагам.
 Этой традиции, без сомнения, придерживались и позднейшие поколения академистов.



 * * *  

 Некоторые академические курсы, серьезное чтение, общение с петербургской 
интеллигенцией разных толков значительно расширили мой кругозор. Познакомился я 
случайно и с подпольными изданиями, носившими почему-то условное название 
«литературы», главным образом пропагандными, на которых воспитывались широкие 
круги нашей университетской молодежи. Сколько искреннего чувства, подлинного 
горения влагала молодежь в ту свою работу!.. И сколько молодых жизней, 
многообещающих талантов исковеркало подполье!
 Приходят однажды ко мне две знакомые курсистки и в большом волнении говорят:
 — Ради Бога, помогите! У нас ожидается обыск. Нельзя ли спрятать у вас на 
несколько дней «литературу»?..
 — Извольте, но с условием, что я лично все пересмотрю.
 — Пожалуйста!
 В тот же вечер они притащили ко мне три объемистых чемодана. Я познакомился с 
этой нежизненной, начетнической «литературой», которая составляла во многих 
случаях духовную пищу передовой молодежи. Думаю, что теперь дожившим до наших 
дней составителям и распространителям ее было бы даже неловко перечитать ее. 
Лозунг — разрушение, ничего созидательного, и злоба, ненависть — без конца. 
Тогдашняя власть давала достаточно поводов для ее обличения и осуждения, но 
«литература» оперировала часто и заведомой неправдой. В рабочем и крестьянском 
вопросе — демагогия, игра на низменных страстях, без учета государственных 
интересов. В области военной — непонимание существа армии, как 
государственно-охранительного начала, удивительное незнание ее быта и 
взаимоотношений. Да что говорить про анонимные воззвания, когда бывший офицер, 
автор «Севастопольских рассказов» и «Войны и мира», яснополянский философ Лев 
Толстой сам писал брошюры[ 16 ], призывавшие армию к бунту и поучавшие: 
«Офицеры — убийцы… Правительства со своими податями, с солдатами, острогами, 
виселицами и обманщиками-жрецами — суть величайшие враги христианства».
 Такое же отрицательное впечатление производило на меня позже чтение 
нелегальных журналов, издававшихся за границей и проникавших в Россию: 
«Освобождение» Струве — органа, который имел целью борьбу за конституцию, но 
участвовал в подготовке первой революции (1905 года); «Красного Знамени» 
Амфитеатрова, в особенности — за его грубейшую демагогию. В этом последнем 
журнале можно было прочесть такое откровение: «Первое, что должна будет сделать 
победоносная социалистическая революция, это, опираясь на крестьянскую и 
рабочую массу, объявить и сделать военное сословие упраздненным»…
 Какую участь старалась подготовить России «революционная демократия» перед 
лицом надвигавшейся, вооруженной до зубов пан-германской и пан-азиатской 
(японской) экс