- Могу.

- Иди, тебя проводят, дай телеграмму.

Иван Васильевич отправил телеграмму супруге Ильюшина и Владимиру Коккинаки, 
дескать, вынужденная посадка, все благополучно... Только вышел из почты, ему 
кричат:

- Товарищ летчик, вернитесь, вас к телефону! Звонил начальник районного 
отделения НКВД:

- Что случилось? Где?

Жуков объяснил.

- Хорошо. Необходимые меры будут приняты.

Жуков вернулся в больницу. Увидел начальника политотдела: держит в руках 
ильюшинскую гимнастерку, на ней ордена, а в кармане секретный пакет и документы.


- Он в операционной, им занялся хирург, мне нужно по своим делам ехать, - 
сказал 
начальник политотдела и отдал Жукову гимнастерку. Из соседнего корпуса пришла 
медицинская сестра и позвала Жукова к телефону. Звонил заводской дежурный:

- Мы уже две машины послали за вами.

Ильюшину поставили скрепки. В больнице оказался опытный, заслуженный врач с 
сорокапятилетним стажем. Сидит Сергей Владимирович, забинтованный. Удар 
пришелся 
лицом о приборную доску, и оказалась разбитой левая набровная дуга. А Жуков 
головой пробил фанерную обшивку в кабине, кровь свернулась, как шапка, хоть и 
успел перед самым ударом натянуть кепку, которую держал в руках... Подъехали 
сразу четыре машины. В них - директор завода Матвей Борисович Шенкман, главный 
инженер, главный конструктор, начальник летно-испытательной службы... И хирурга 

с собой привезли.

Отправились в Воронеж. По дороге пришлось несколько раз останавливаться - 
Ильюшин чувствовал себя неважно. Встретили конные энкэвэдэшники:

- По предписанию, полученному из Воронежа, вы должны явиться в Четвертую 
клиническую больницу. Там знают. А документы, которые вы оставили в самолете, 
получите в управлении НКВД.

Служба работала. Правда, в самолете остались несекретные чертежи, секретный-то 
пакет лежал у Ильюшина в гимнастерке...

В Воронеже Ильюшину снова сделали перевязку. Он посмотрел на скрепки:

- Конечно, могли бы и почище сделать, но мне не нужна красота, а так надежно.

Несколько дней он провел в больнице, а потом дали сопровождающего и отправили 
на 
поезде в Москву. Вскоре вышел приказ: главным конструкторам летать 
самостоятельно нельзя - Сталин запретил. А до этого Сергей Владимирович 
частенько летал сам. Пришлось подчиниться.

Выяснилось, что не только бровь разбита. У кресла-то спинка жиденькая, из 
тонкого дюраля сделана, а за ней как раз и лежал злополучный костыль, который 
взяли с собой, и основной удар пришелся Ильюшину по позвоночнику. А Жуков 
стукнулся еще и ребром, долго болело, но переломов не оказалось.

Лет через двадцать, во время отпуска, из санатория Ильюшин прислал Жукову 
письмо 
- деловое, но в нем есть такая фраза: "Мое здоровье медленно, но поправляется. 
Сказалась удачная посадка. Ваня, один из тысячи счастливых случаев выпал на 
нашу 
долю".

В санатории был момент, когда он вдруг не смог читать.

- Вы же так сильно ударились головой! - говорит ему врач.

- Да, но столько лет прошло!

- Вы были молоды, но ничто не проходит без следа.

"Он уже на пенсии был, - вспоминает И.В. Жуков. - Позвал меня по делу. Я