"Я подал рапорт министру, чтобы меня освободили от работы".

Дело было в том, что над Германией погиб Ил-18. Доложили Хрущеву. Тот вскипел: 
"Как? Наши самолеты горят!"

Долго шло расследование. Ильюшин переживал. Выяснилось, что причина - не дефект 

конструкции, а над американской зоной машину сбили.

К Ильюшину приехал министр авиационной промышленности П.В. Дементьев: "Сергей 
Владимирович, я вам предоставляю отпуск, отдохните, поправьтесь, а потом все 
будет нормально".

Но нормально у нас не бывает. Вспоминает А.Н. Семенов: "При Хрущеве состоялось 
решение, думаю, происки Туполева, - нас расформировать".

Вот так. 1958 год. Время сворачивания авиации, о чем мы уже говорили. Казалось, 

ильюшинская организация стоит на крепких ногах, в войну - фирма номер один, и 
вот тебе на!

Сам Хрущев ни разу не пригласил к себе Ильюшина. Никита Сергеевич тогда был и 
Первым секретарем партии, и премьер-министром, для него делали специальный 
салон 
в Ил-18. Приехал летчик Хрущева Цыбин и говорит: "Нужно сменить отделку. 
Уберите 
красное дерево. Никита Сергеевич любит карельскую березу!" Усердие слуг...

Сменили, но в сроки не уложились.

"Я доложу об этом!" - пригрозил Цыбин Ильюшину. Сергей Владимирович тихим 
голосом ответил: "Мы премьера тоже уважаем, но всякое дерьмо делать не будем. 
Будем делать как следует".

Встал и спокойненько ушел. Дебаты были кончены. Хрущев приехал посмотреть 
самолет. Ему понравился роскошный и удобный салон, в каком не стыдно было 
полететь в любую страну, и Никита Сергеевич сменил гнев на милость. "Ладно, 
работай", - сказал он Ильюшину.

"Хрущева он не признавал, - говорит Д.В. Лещинер. - Он вообще, по-моему, 
признавал одного Сталина. Сталин был для него авторитетом".

Гроза миновала. Коллектив узнал о ней, когда обошлось. В этот период ильюшинцам 

предлагали новые места работы. Анатолия Владимировича Шапошникова хотели 
перевести парторгом ЦК к П.О. Сухому. Вызвал к себе секретарь ЦК. Разговор 
категоричный: Родина требует, и все.

- Дайте хоть день подумать, посоветоваться! - взмолился Шапошников.

- Придете завтра и, если откажетесь, положите партбилет на стол.

Шапошников пришел к Ильюшину:

- Как быть? Откажусь - вся жизнь поломана.

Ильюшин подумал, потом сказал:

- Ничего не делать. Я тебе сообщу.

Шапошников ушел, а Ильюшин стал звонить по "вертушке". Вечером вызвал Анатолия 
Владимировича:

- Ну, я отговорил всех. Живи спокойно.

Если человек был нужен, он за него бился, не боясь никаких инстанций. Такова 
была его кадровая политика. Но от человека требовалась честность: коль ты наш, 
коль вместе работаем, то изволь работать с открытым забралом.

"В кадровой политике он был жестоким к тем, кто его обманывал, - говорит А.В. 
Шапошников. - Не выгонял, а ты сам уходил. Ты начальник бригады, а он вызывает 
не тебя, а твоего зама либо ведущего инженера, как бы подчеркивая, что ты уже 
не 
при деле. Если доверяешь, вправе считать, что тебе тоже будут говорить правду. 
Плохо - говори: плохо, срывается задание. Но наш российский человек устроен 
так: 
а зачем начальство расстраивать? Ильюшин этого не терпел".

"Он умел ловко работать со своими руководителями отделов, - добавляет Р.П. 
Папковский. - В каждом подразделении у него было примерно два равносильных